Татьяна Алфёрова - Дар языков

Родители благосклонно приняли маленькую подругу сына и быстро привыкли к ней, звали на холодец и пироги с капустой в те редкие периоды, когда жили дома, а не мотались по командировкам. Ирка приходила, они с Рыжим слушали музыку, пили чай с родителями. И без родителей. Он рассказывал ей про своих барышень, живописал их, но скорее это была не живопись, а натюрморты, по-русски – мертвая жизнь, не портреты. Лилька тоже подружилась с Иркой, разговаривала на лестничной площадке, ненароком выясняя, как дела, но к себе, понятно, не звала – что ребенку у Лильки делать? Мама Иркина малость притихла – Лильку боялась.

Когда Лильку по пьяному делу сбила машина, Ирка уже подросла, в институте училась. Стала покрепче, могла матери противостоять, а та как раз уже меньше пила и язвила тихо, без огонька. Все вместе, дружно, включая родителей, Лильку, Рыжего и саму Иру, считали, что это ну не совсем соседские отношения, но братско-сестринские, трогательные: взрослый ведь почти мужчинка и девчонка еще почти маленькая. Как и сошлись-то на лестничной площадке с заваренной соседом-сварщиком крышкой мусоропровода – от крыс и тараканов?

– Я ненадолго, – говорила Ирка, и он знал – ненадолго, как воздуха глотнуть, как сигаретой затянуться (для тех, кто не ценит голый воздух). Они слушали Jethro Tull или даже Генриха Шютца, «Немецкие песни и мадригалы», и Ирка убегала вниз к маме, порой сталкивалась с какой-нибудь из подруг Рыжего. Это было ей не больно, они же не влюблены с Максимом-Рыжим. После мамы вовсе ничего не больно. Мама перестала скандалить и кричать, теперь мама неделями не разговаривала, но это легче, много легче. Обычно мама замолкала и объявляла бойкот после того, как Ира убирала бутылки из ванной. А что делать? Мама стареет, забывает убирать сама. А от бутылок вонь на следующий день, к влажным полотенцам запах быстро прилипает. Но и причина поскандалить порой находилась, теперь одна, определенная.

– Где ты была? Где ты шлялась допоздна? Не надо мне лгать, в семь вечера ни один идиот преподаватель не принимает курсовые работы! С кем ты блудила?

– Кто тебе звонил среди ночи? После девяти вечера в приличный дом не звонят! В подоле хочешь принести? Этого хочешь?

– Для кого наряжаешься? Что за проституточьи джинсы? Еще наколку себе набей! На задницу! Любовникам понравится, больше заплатят!

Но прежней злобной силы ругань не имела, порой мама останавливалась посередине скандала, забывала аргументы. Мама старела, делалась беспомощной. Не любить ее становилось труднее.

В эту ночь они даже во сне были разобщены и обижались друг на друга. Оттого проспали. Утро складывалось неладно. Зной уже синел и звенел над морем и лагерем. Хотя лагерем свои две палатки они называли в хорошие времена, когда не замечали соседних чужих палаток, разбитых за мысом Биек. Вышли из лагеря, иными словами, выползли из палаток… В общем, вышли и устремились к горе много позже обычного. Лиза забыла шляпу от солнца. Юный Игорь забыл бутылку с водой. У Сергея болела голова и даже брови. Рыжий не выспался. Максим, который Петрович, шел впереди по утоптанной широкой пока еще тропе. Выше она сужалась, выше следов желающих вытаптывать жесткую траву было меньше. Максим угрюмо размышлял о том, что их затея нелепа, так же как их компания, составившаяся случайно: с Сергеем хотя бы работали вместе, с Рыжим занимались в тренажерке, и тот потащил за собой Иру и беленькую Лизу, ну, Лизу ладно. Откуда взялся Игорь, Максим не мог с ходу вспомнить.

Что они, что он сам, Максим Петрович, солидный преподаватель университета, делает в чужих горах? Зачем крадется, как тать ночной, по песчаному пляжу в палатку к перламутровой Лизе каждую вторую ночь? Что за цель, какое такое слово гонит его, бедного, от родного очага и семьи? Ему и вспомнить-то особенно нечего, и вставить в рукопись книги жизни – что? Родился, учился, женился на втором курсе по любви и взаимной склонности к учебе, после учился и работал параллельно, потому что уже дети, двое, сыновья. Младший родился незадолго перед экспедицией. Что Максиму добавить в рукопись жизни своего собственного? Разве слово? Простак, «баклан» – так обычно называют таких, как он. Почему-то эти слова имеют отчетливый привкус пошлости.

Максим вспомнил, как Ирина недавно пылко и неловко объясняла, что единственный способ избежать пошлости – это говорить стихами. И Рыжий, посмеиваясь, немедленно загнал ее в угол, требуя сформулировать отличие стихов от прозы в устной речи, когда не видно членения на строчки. Но смешно для всех, а не только для Рыжего не получилось, море и горы пробивали их на какой-то детский слюнявый пафос. Ирина, впрочем, не обиделась, до вчерашнего вечера она не обижалась на Рыжего.