Алексей Болотников - Вороньи тундры

Но был день самого начала лета, и все общеизвестные прелести заполярных широт были загрунтованы скукой и духотою этого дня, как воображаемая многоцветная картина, грубым полотном холста. Младший лаборант Лаборатории пегматитов уважаемого сибирского института, Кеха Семёнов был ужасно удручён.

Он ехал со своим шефом Пал Палычем на очередной геологический сезон в Вороньи Тундры. Для Семёнова был это первый сезон, а для Лаборатории, которую они представляли, последний, не планированный ранее, ограниченный в сроках, не обещающий никаких приключений.

Пал Палыч, едва въехали на территорию аэропорта, ушёл узнать эпилог истории романа кладовщицы порта Раечки с авиатором Дыриным. Год назад история эта так поразила Пал Палыча классической стройностью сюжета, в котором он сыграл весьма представительную роль столичного донжуана, что и весь текущий год, и особенно последнюю неделю, Пал Палыч оптимистично отрабатывал роль по плану второй серии романа.

Кеха Семёнов бездействовал. Вернее, было бы сказать, что он – утомлённый, сморённый духотой и разочарованием – дремал, вытянув ноги и сложив на груди руки. Но сон не приходил, и младший лаборант, прищурив глаза, наблюдал текущую перед ним монотонную жизнь старенького аэропорта.

Песчаное лётное поле, окаймленное желто-зелёным разнотравьем и колючими цепкими кустарниками, было пустынно. Маленькие "Ил"ы и «Ми"шки, свободные от работы, примостились у не широкого озера. Голопузые лопарские бутузы копошились под надзором отцов-авиаремонтников, под крыльями отдыхающих машин и не было им дела до белого солнца, до нещадного кольского комарья.

После редкого взлёта, либо тaкой же редкой посадки, над взлётным полем надолго зависало жёлтое облако пыли, которое, возмутив окружающую среду, растаскивалось внезапными завихрениями и быстрыми тёплыми сквознячками, либо медленно и неохотно возвращалось в земную колыбель своя.

Сделав сии наблюдения, ценные, увы, не важностью научных заключений, а лишь способностью лаборанта устойчиво мыслить, Кеха, было, уснул. В этот самый момент его обнаружил, после недолгих поисков, Пал Палыч.

Поставив руки на бёдра, Пал Палыч равнодушно скользнул взглядом чуть выше переносицы, осмотрел носки своих запылившихся ботинок. В недалеком прошлом этим грубоватым, но добротным "вибрам" отдавалась сибирская земная твердь и хлябь, а чуть позднее – просторы утоптанных улиц столицы, Ленинграда, Кировска, Апатитов, а вот сейчас, в эти минуты, им предполагалось изнашивать область подошв в не столь отдалённых, но труднодоступных местах, под малоизвестным названием "Вороньи Тундры". Но никак не здесь!

Пал Палыч омрачённо размышлял. Он минуту обдумывал что-то достаточно скучное и подтвердил свои мысли словом:

– Скучно, мальчик. Скука – самое отвратительнее свойство духа.

Скосив глаза, Пал Палыч нашел состояние Семёнова анабиозным, и это открытие повергло его в совсем уже не лирическую тоску.

В Вороньи Тундры на неделе никто не летел.

Четко вырисовывалась перспектива проторчать на последнем аппендиксе многодневного пути ещёдень. И два, и три… А укороченный сезон не предусматривал такого размаха. И Пал Палыч, отвечая за срочность работ, а более того, лелея летний отпуск, категорически исключал такую волокиту. И хотя на неделе же – по проверенным данным – из полёта должна была вернуться Раечка, летавшая нынче бортпроводницей, Пал Палыча перспектива не вдохновляла. До Вороньих Тундр пешим ходом добротные "вибры", очевидно, не дотянут. Да и снаряжение… А этот меланхолик в ранге младшего лаборанта?.. Да и Раечка давно уже стала Дыриной…

Кеха, полуприкрыв глаза, пронаблюдал игру раздумий на лице шефа и вновь погрузился в безответственный анабиоз. В анабиозе было хорошо. Уставшие ноги лаборанта охватывал приятный зуд расслабления, отступали с поля зрения не научные наблюдения, никто не лез с разговорами, скажем, на предмет рыжих волос головы Семёнова. И, вероятно, именно из-за отсутствия назойливого собеседника, эту голову посещали ничего не значащие мысли о северном сиянии и смертной скуке, Шолохове и бортпроводнице Раечке, об Эрмитаже и капустном пироге. Но такова уж жизнь, что и зуд расслабления имеет свойство превращаться в дремоте в неприятное чувство затекания, а мысль о капустном пироге закономерно вытесняет всё остальное и обретает значимость.

В буфете Семёнов попросил котлету с картофельным пюре и два стакана томатного сока. Пока буфетчица колдовала у плиты, он выпил один стакан и, подумав, второй. Попросил стакан чая.