Валентина Мясникова - Мои закаты и рассветы

На зелёном лугу хороводят, качаются в кронах ракит,
На развилках дороги бродят, тусклый взгляд их коварство таит.
Чаруя божественным голосом, манят путников в топь болот.
Защекочут до смерти, замучают, утянут в водоворот…

2
У затона, костра рыбацкого окрылён мечтою Степан…
Вдруг девица к нему сладкогласная, ласкаясь, припала к губам.
Наготой своей соблазнительной и взглядом чарующих глаз,
Лишив его воли, рассудка, погрузила в любовный экстаз.

У Степана сердечко ёкнуло с того, что случилось потом…
Эта дева под хохот филина в воду канула словно фантом.
Привлекала его «галактика», в чудеса не верил вообще,
Прикорнул чуток, невозможное приключилось с ним в шалаше.

Лунный диск к горизонту катится, где светлеет небесный фетр,
Ветер с речки туман сиреневый раздувает под птичий оркестр.
Глядь, в ногах гребешок валяется, необычной резьбой привлёк,
«Для Алёнки возьму, вдруг понравится», – мелькнула мысль у него.

Подивился улову в мордушке, где сазаны, лещи, карась.
Рыба весит почти полпуда, рад рыбалке, в сей раз удалась.
Уходя восвояси отсюда, взглядом заводь обвёл окрест,
На душе стало муторно с чувства, будто что-то забыл он здесь.

3
Дома места себе не находит, к Алёнке душой охладел…
Лебеда наросла в огороде, с тоски просто жить не хотел.
Вдруг под окнами голос певучий, заходится лаем Дружок.
Девица в окошко стучится, просит Стёпу вернуть гребешок.

К ней выйти боится с чего-то, и ту просьбу её пренебрёг,
Пуще прежнего сердце томится, трепещется как мотылёк…
Тянет к заводи словно арканом судьба, что дана на роду,
Поспешая туда, он кому-то покорно ответил: «Иду…»

Гладь речная в мерцающих звёздах, лунный свет серебрит волну,
Дева взглядом чарует Степана, он за нею пошёл ко дну,
В ощущении лёгкости, неги сделал выдох последний раз.
Воды лижут замкнуты веки, где к русалке чуть теплится страсть.

Здравствуй, Галина, сестричка родная!
Здравствуй на многие годы вперёд.
Пусть твоё сердце печали не знает,
Бог оградит от излишних невзгод.

Видеть тебя я несказанно рада,
Фото на память твоё сберегу.
Пусть седина с плеч спадает каскадом,
Лишь бы души не коснулся недуг.

Пусть синь в глазах с огонёчком лукавым
Светит по жизни сколь нам суждено.
Милой сестричке, что в платьице алом,
Несть доброту, нежность небом дано.

Особая больничная палата,
Как страж зелёный тополь под окном.
Здесь мечется старушка в муках ада,
Ей плачется в подушку об одном,

Что деточки, кровиночки родные,
У коих вместо сердца, знать, «кремень»,
Про мать они свою как позабыли,
На длани телефон как «глух и нем».

Что ждёт их, только, видно, не дождётся.
Ей с ними всё бы легче боль терпеть.
От слёз душа комком внутри сожмётся
Да так, что призывает скору смерть.

Поступок с ней был в корне неожидан,
Ей верилось в бездушие с трудом.
Горчила как оскомина обида
За то, что сдали в ветеранский дом.

На звук шагов за дверью всполохнётся…
Ведь мать, есть мать, прощать её удел.
Ей в тело, будто сотни стрел, вопьётся,
От боли сникнет в мятую постель.

Тоскливый взгляд её блуждал по кроне…
Манило в поднебесную юдоль.
Муж ветеран войны давно схоронен,
К нему простёрла старческу ладонь.

И, стиснув рот беззубый в тихом стоне,
Вновь ищет в своём сотовом контакт…
К сыночкам тем – Максиму, Юре, Коле,
До дочери Наташи и назад…

Но, как всегда, сеть в недоступной зоне,
Иль занят в это время абонент.
Не едут к ней в больницу и не звонят,
Хотя она лежачий пациент.

Не верила, что в доме ветеранов
Свой век закончить Богом суждено.
И изнутри кровит душевна рана,
По капле жизнь уходит, всё одно.

С больничной породнилася палатой,
Где ей в затылок дышит смрадом смерть.
По ней никто не станет горько плакать.
Её живой-то некому жалеть.

Заболела, моя ты душа,
Расхворалась.
Жить да жить бы себе не спеша
Сколь осталось.

Только ветры сквозные по мне
Злобно ропщут,
Чтоб сжигала себя в кутерьме,
Этак проще.