Светлана Лучинская - Водопад жизни

– Ну что вы все о мальчишках, – сердилась я на трещавших всю дорогу одноклассниц.

На родительских собраниях меня хвалили за отличную учёбу и примерное поведение. Мама гордилась мной, а тётя Кира пророчила:

– Вот выучишься и станешь человеком.

Дома отчим говорил мне:

– Немтырь.

Я почти никогда с ним не разговаривала, никак не называла и считала несчастьем всей своей жизни.

– Жила бы Раиса для дочки, а то нашла себе ссыкуна (имея в виду молодость Зиновия), – вздыхала бабушка.

Любовь бабушки я ощущала с раннего детства, принимая её за маму.

Она была человеком старого закала, и этим все сказано. Трудная жизнь согнула ей спину, но не сломила дух. Её постоянные поездки на родину, в Мариуполь, независимо ни от каких обстоятельств, многие считали причудой. Оттуда она присылала нам посылки со всякой всячиной, чаще всего с вяленой рыбой, которой там приторговывала. Только очень тяжёлая болезнь могла остановить её, но я не помню, чтобы она когда-либо серьёзно болела или обращалась к врачам.

– Рвачи, а не врачи – говорила она обычно.

– А что же ты делаешь, когда простываешь? – интересовалась я.

– Выпить 100 граммов водки, укутаться одеялом, пропотеть, и наутро все как рукой снимет. – Мне это казалось невероятным.

Смутно припоминалась картина – мы с бабушкой у моря, она греет в горячем песке свои ревматические ноги, я плещусь у самого берега, ослепительно светит солнце. Вдруг кто-то восклицает:

– Смотрите, вон граница между Азовским и Чёрным морями!

Я всматривалась в синеющую даль, но ничего не видела.

Бабушка жила поочерёдно у своих четырех дочерей, помогая нянчить внуков, но к концу жизни остановилась у нас. Меня до сих пор гложет чувство вины за то, что я недослушала её рассказов о жизни в старину.

Она пережила смерть пятерых детей из девяти, две войны, революцию, голод 1933 года, но не утратила достоинства, здравого смысла и добропорядочности. Её сухонькое согбенное тельце, белый ситцевый платочек на голове остались в моей памяти не только как черты любимого родного человека, но как символ старой России. Она любила рассказывать о жизни при царе, о своем отце из благородной семьи, который женился на красавице-крестьянке, о традициях в их семье и учёбе. По её словам четыре класса гимназии давали больше, нежели наши десять классов. И совсем уж прикровенно говорила о своей любви к казачьему офицеру, погибшему на фронте в Первую мировую войну.

Стоубцы, – объявили по-белорусски, и это тоже показалось новым. Столбцы – середина пути между Минском и Барановичами. На этой станции мы когда-то случайно встретились с Вадимом и вместе ехали в Минск, и я вдруг ощутила дух тогдашнего времени, вкус забытой тоски. – Интересно, какой он сейчас?

Вадим так и не стал главным человеком моей жизни, тем не менее знакомые, давно невиденные места будоражили. Я жадно начала вспоминать, раскладывая по полочкам даже самые незначительные эпизоды. Зачем мне это? Но лукавый ум пробовал вдохнуть подобие жизни в этот муляж, настроить фокус хрусталика на дальнее зрение, чтобы вновь увидеть мираж прошлого.

Закрываю глаза. Весна. Солнце. Во дворе перед домом зелёная лужайка. Вадим лежит на животе и покусывает травинку. Вид у него задорный и мечтательный. Мы с подругой Иринкой проходим мимо, и он весело с нами здоровается. Я вижу его второй раз в жизни, а первый был, когда я забыла в парте свой дневник, и мы отправились за ним в школу. В тот год Вадим учился во вторую смену в классе, где мы занимались в первую. Он вышел небрежной походкой, улыбающийся, руки в карманах. Ирка зашептала мне на ухо:

– Это Павлихин, они недавно приехали из Германии. А это Валька Турко, бегает за ним, – она указала на высокую русую девушку независимого вида.

За одну секунду я была в курсе всех событий, и ровно через секунду он подошёл к нам и поздоровался.

– А что ты тут делаешь? – спросил он у Ирки. Она таинственно улыбалась.

– Посмотри, пожалуйста, дневник в третьей парте, – обратилась я к нему с неожиданным смущением. Он сходил в класс и скоро вернулся.

– Нет там никакого дневника, – пожал он плечами и улыбнулся, глядя мне прямо в глаза. На щеке появилась ямочка. С этого момента со мной что-то произошло, стало горячо у сердца.

Потом была линейка в коридоре. Все классы стояли в две линии лицом друг к другу. Вадим оказался почти напротив меня. Из-за своей рассеянности я не сразу его заметила. Ирка тотчас же зашептала мне на ухо: