Елена Касаткина - Непрощённое воскресенье

– Прости.

Тёмные миндалевидные глаза дрогнули и забрызгали горькими горошинками слёз.

– Кто тебя так?

– Братцы твои разукрасили. – Павлик уткнул лицо в белый шёлк платья. – Ну и пусть. За дело, я понимаю. Без претензий. Главное, чтобы ты простила. Простишь?

Тамара отвернула заплаканное лицо.

– Я только тебя люблю. И кроме тебя мне никто не нужен. Никто. Если простишь, обещаю, что никогда об этом не пожалеешь. Всё для тебя сделаю, ни в чём нуждаться не будешь. В доску расшибусь, но ты будешь жить в достатке, как сыр в масле кататься… нет, не так… как королева будешь… всё лучшее тебе, тебе, Томочка… ты только прости и поверь.

Он сжал крепкими руками её колени и сам разрыдался.

Тихонько скрипнула дверь в сенцах. Любовь Филипповна неторопливо вошла в комнату.

– Ну, буде, дочка. – Оттолкнула незадачливого зятя. – Иди отсель, умойся, в порядок себя приведи. – Повернула сухой ладонью избитое лицо. – Эко они тебя расписали. И правильно сделали, добавить бы ещё, – замахнулась вафельным полотенцем, ударила воздух, – ну да хватит с тебя. Значит так, я всё улажу – скажем, что девка эта чокнутая. Про Литву свою и всех, кто там у тебя остался, забудь. Здесь теперь твой дом, понял?

– Мама, там же ребёнок остался, – всхлипнула Тамара.

– И про ребёнка забудь, понял?

Павел кивнул головой.

– Мама, я ей обещала… что ребёнка…

– Цыц, я сказала. Нет никакого ребёнка. Был, да сплыл. А если узнаю, что ты на две семьи живёшь, что деньги туда отсылаешь или ещё чего, прокляну. И синяками тогда не отделаешься, ты меня понял?

– Понял, – снова кивнул Павел.

– Мама, – всхлипнула Тома.

– Не «мамай», я в этом доме хозяйка, и я решаю. Про то, что было раньше и что произошло вчера, забыли, как будто и не было. Позора в своём доме я не допущу. Рты всем закрою, а ты уж, будь добр, исполни свою часть обещанного. И чтоб Тома моя, как королева ходила.

– Обещаю. – Павел поднялся с колен, подхватил невесту на руки и понёс на кровать.

– Ну ладно, вы тут помиритесь пока, а потом обедать приходите. – Любовь Филипповна взмахнула полотенцем и скрылась в сенцах.

***

Семь лет с тех пор минуло. Многое забылось, многое простилось, никто про скандальный случай на свадьбе уже и не вспоминал. А если невзначай кто и вспомнит, то вслух не скажет. Умела Любовь Филипповна людям рты закрывать. На этот случай всегда была припасена какая-нибудь щекотливая информация про того, кто язык за зубами держать не умеет.

И Павел слово своё сдержал. Мужиком он оказался хозяйственным, трудолюбивым, да и семьянином отличным. Деньги в молодой семье не переводились. Через год стали жить отдельно, сняли по соседству полдома. Тамара с годами ещё краше стала, и впрямь королева. Всё у неё лучшее. Откуда только бралось? И платья, и туфли, и сумочки разные. А уж какие серьги и броши, кольца, да браслеты у неё в шкатулочке хранятся – на зависть всем товаркам.

Жить бы, да радоваться. Что ещё надо?

– Должен вас огорчить, Тамара Васильевна, – старый врач снял круглые очки, трясущейся рукой вынул из пластмассового коробка бланк рецепта и принялся протирать им окуляры. Бумага не слушалась, выскальзывала, он попробовал смять её, но передумал и бросил в урну. Поднял близорукие глаза, вздохнул: – вы никогда не сможете иметь детей.

– Но почему, почему? – голос сорвался и затих.

– Увы, – развёл руками доктор. – У вас очень редкое заболевание. Это даже не заболевание…

– А что, что? – испуганно прохрипела Тамара. – Что со мной, доктор?

– У вас недоразвит главный женский орган, в медицинских кругах это называется – «детская матка». К сожалению, такое не лечится.

Тамара почувствовала, как земля уходит у неё из-под ног. Её стало знобить, как будто не лето было на улице, ни сорокаградусная жара, а стужа.

Доктор внимательно посмотрел на пациентку, отодвинул ящик стола, вынул тёмный стеклянный пузырёк и ватный шарик, плеснул на него жидкостью из пузырька и протянул Тамаре.

– Понюхайте.

Тамара, ничего не понимая, протянула руку за ватой и в этот момент потеряла сознание.

Старая, покрытая древесными бородавками айва в ожидании приговора обречённо опустила утыканные кое-где жёлтыми плодами ветки. Решение уже принято – завтра дерево спилят. Старое и больное. Никому не нужное.

Любовь Филипповна сорвала последние плоды, положила в таз. Десять штук. А ведь ещё лет пять назад урожай был таким, что и в семь вёдер не вмещался. А какое из гуты варенье она варила – ууууу, пальчики оближешь. Десять штук – ни туда, ни сюда. Гута. По-русски – айва, но все почему-то называли дерево на молдавский манер, хотя молдаваней в семье не было. Просто красивое слово, тягучее, вкусное – гута.