Алексей Ефремов - Учебка-2, или Кто в армии служил, тот в цирке не смеётся!

– Ты че, дядя, совсем рехнулся?

Ему еще повезло, что он нарвался на меня. Сидит, надув губы, – детский сад. Похоже, искренне не врубается, куда попал, насмотрелся «Служу Советскому Союзу», оказывается, только вчера приехал.

– Еще раз увижу, сгниешь на очках. Вали спать, придурок…

Он еще не понимает, что скоро лишится этого удовольствия. Почему все-таки одни врубаются в ситуацию мгновенно, другие доходят месяцами? Через пару недель вижу в наряде по столовой его залитое слезами лицо. После команды «съебались на счет три» он, не торопясь, хромает за мгновенно испарившимися духами, и прапорщик Кондратьев достает его своей знаменитой тростью. Скривившись от боли, он держится за отбитую руку.

– Как же так можно с человеком, он что, не видит, что у меня нога стерта??? – выдавливает он перехваченные рыданиями фразы.

Насчет человека он сильно заблуждается, его ждет длительный процесс эволюции. Упав ниже плинтуса, в человека надо превратиться заново. У меня нет слов – как же ты собираешься здесь выживать, сынок? В общем, без комментариев…

На дворе начало июня, но погода глумится над нами непривычными холодами, 10-12 градусов. Говорят, что в Индии при такой температуре умирают от переохлаждения. Но мы русские солдаты, нас этим не возьмешь, и я с тоской вспоминаю об уехавшей в войска шинели, хотя все равно не по форме.

Десятого батарея заступает в наряд, но я каким-то чудом туда не попадаю. На следующий день, после завтрака, сижу перед телевизором в непривычной для себя компании – два дембеля-залетчика, болтающиеся за штатом, два старика, двое черпаков и я. Ситуация не предвещает грядущего апокалипсиса, который, одновременно уронив в глазах батарейного руководства, существенно укрепит мои позиции среди ветеранов. Громко хлопает входная дверь.

– Дежурный по батарее, на выход! – рвет голосовые связки дневальный, и по центральному проходу вихрем проносится дежурный.

Срабатывает рефлекс, и я первым отрываюсь от табурета. Остальные не торопясь оборачиваются. В казарме появляется взводный Круглов, мы с ним еще толком и не столкнулись. Его не любят, не уважают и не боятся, он раздражает своим пижонством и высокомерием. Поэтому все продолжают сидеть, а я, так и не успев подняться полностью, плюхаюсь обратно. Круглов густо розовеет от такой наглости, сзади раздаются шаги, и я спиной чувствую его взгляд.

– Клава, я хуею, оборзели вконец, до пизды дверца всем, да??? – сыпет старлей жаргонизмами, пытаясь придать голосу брутальный оттенок.

Его продолжают игнорировать, и он швыряет в нашу сторону ближайшую табуретку, которая почему-то никого не задевает. После чего все, не торопясь, поднимаются, за исключением дембелей, им-то уж точно терять нечего. Считая, что достаточно самоутвердился, Круглов кривит рот в презрительной ухмылке и валит в канцелярию.

Через двадцать минут батарейный порог переступает комбат, дежурный кукарекает:

– Встать! Смирно!

Тут уж не до выпендрежа, даже «дембеля» поднимаются. Дежурный докладывает, капитан обводит нас угрюмым взглядом.

– Всем свободным от наряда срочная командировка, надо стекло на полк получить и доставить.

Ехать далеко, за 50 километров. Старшая машины – гражданская тетка, завскладом. Идет тентованный 131-й. Так как на улице холодрыга, ветераны утепляются – бушлаты, вшивники, подштанники, а у меня ни хрена нет, и я понимаю, что моя песенка спета.

Через полчаса сбор на пилораме, а я мечусь по расположению в поисках хоть чего-нибудь. В одной из тумбочек попадается подменка – галифе с «ушами» 50-х годов, напяливаю поверх своих штанов, все теплее. В дальнем шкафу нахожу старую шинель. Погоны, петлицы и пуговицы полностью отсутствуют, передние полы отсутствуют тоже, видимо, изрезаны на «пидараски», задние же болтаются, как фрачные фалды. Надеваю, смотрюсь в зеркало, впечатляет – суконный фрак и открытое во всей красе ушастое галифе послевоенного образца. Ну да ничего, мне только в кузове перемочься.

Едем в соседнюю область, дорога занимает пару часов. По пути останавливаемся в довольно крупном райцентре, где посещаем туалет и покупаем пожрать. Стекло получаем на железнодорожной станции, и погрузка проходит для меня безболезненно, я даже почти не участвую в ней. Отъехав, останавливаемся у ближайшего магазина, Шадрин с Карайоном уходят. Сидеть теперь неудобно, ноги некуда деть: в середине кузова сложены ящики со стеклом. Появляются дембеля, в руках четыре бомбы с бормотухой, плавленые сырки, хлеб. Все спрыгивают на землю, они угощают, я вежливо отказываюсь – мне не по рангу, но отказ не принимается. Водила врезает стакан и извиняется за то, что больше не может принимать участия в празднике жизни, все понимающе кивают: ему за руль. Женщина испуганно смотрит, как по кругу идет вторая порция, после которой срок службы нивелируется и наш интернационал в очередной раз сливается в нерушимый братский союз – молдован, бульбаш, хохол, западный бандера и трое русских. С непривычки быстро хмелею, по телу разливается приятная теплота, и я расстегиваю крючки на фраке. Остатки волшебного нектара добиваем на ходу, и я с наслаждением жую батон и гражданский сырок. Настроение поднимается, я сливаюсь с коллективом в полную гармонию и после дембеля всех приглашаю к себе в гости. Опять останавливаемся в знакомом городке на центральной площади. Посередине растет могучий дуб, наверное местная достопримечательность. Окружаем его и дружно ссым на глазах у всего города, в полной уверенности, что каждый спрятался за деревом, подрывая таким образом авторитет младшего комсостава вооруженных сил в глазах гражданского населения. Дембеля опять отправляются в шопинг до ближайшего гастронома, просаживая присланные на дорогу деньги. Четыре флакона бормотухи и сырки практически приводят стекольную команду к групповому оргазму. Водила смотрит с завистью, но держит себя в руках.