Александр Снегирёв - Плохая жена хорошего мужа

Я продолжаю стараться. Вот тебе за картонных персонажей, за расползающуюся претенциозную графоманию, вот, вот, вот…

Торжество, однако, постоянно срывается. Каждый раз случается какая-нибудь заминка, и вместо упоения победой я вынужден довольствоваться снисходительной, понимающей улыбкой.

Ласковой и немного жалостливой.

Бедный мальчик. Старается, но таланта бог не дал.

Претенциозно и картонно.

Ни судорог, ни вскриков, ни прочих неконтролируемых реакций бьющегося в оргазме тела. Только улыбка, утешающая меня за вновь и вновь повторяющуюся неудачу, как бы намекающая, что очень скоро я не только не отстою свою честь, но, напротив, достигну полного бессилия.

В то время часто стало звучать имя одного нового писателя, все на нём буквально помешались, а я мрачно наблюдал за триумфом незваного выскочки. Сначала одна авторитетная дамочка отозвалась о нём туманно, но одобрительно. Какие-то там мировые тренды ей почудились в его книжках. За ней другая, не желающая отставать, подоспела с рецензией куда более пышной и развёрнутой, после чего уже все ломанулись соревноваться в восторгах.

Гадая, что ими всеми руководит, страх отбиться от стаи и показаться не комильфо или просто желание отметиться, я отыскал его книжку на пиратском сайте, принялся читать и обнаружил с удовлетворением ряд недочётов, хмыкнув про себя, что сам никогда не допустил бы подобного. Вместе с этим я вынужден был признать, что книжка в целом хорошая, а местами даже классная, а восторги пусть преувеличены, но не беспочвенны.

И что бы вы думали?

В нашу следующую встречу она похвасталась, что познакомилась с этим писателем, он очень мил и вообще сущий душка. Одарив меня после моих стараний дежурной улыбочкой, она посоветовала прочитать его книжку.

С того дня она взяла за правило то и дело сообщать мне об этом славном мастере пера, о том, какой он образованный, человечный, внимательный. Как-то раз она сообщила, что предложила ему заняться любовью, а он отказался.

Выставил её вон.

Его отказ она трактовала как вершину благородства – просто этот гений пера и духа не желает изменять жене. Он недоступен, он недосягаемая вершина, не чета мне, я, как огнетушитель, всегда под рукой. Не идеал, но какой есть.

В тот момент следовало бы мужественно промолчать и навсегда прекратить эту нелепую связь, но пресловутое желание довести дело до конца, помноженное на стократно усилившуюся страсть отомстить, не позволили мне отступиться. О несчастный, недаром мудрецы говорят, что некоторые дела лучше не заканчивать.

Взвинченный всей этой глупой, но въедливой ахинеей, я хорохорился, бодрился, изображал интерес, старался не комкать предварительные ласки, давился клитором, изображал эмпатию и в конце концов срывался и грубо имел её. Однажды, под воздействием некоего подобия эмоционального порыва, я назвал её сучкой. Это вылилось в целую драму со множеством нравоучительных тезисов о том, что гнусное словечко нанесло ей травму, нарисовав в её чувствительном воображении картину абьюза. Тот, другой писатель, даром что женатый, никогда бы себе такого не позволил. Дабы успокоить бедняжку, я принялся лизать. Эпизод с барной стойкой на первом свидании оказался пророческим – я лизал и лизал, зализывая не столько её нечувствительность, сколько незаживающую рану собственного самолюбия.

Мы сидим у меня на кухне.

У нас только что было.

Она с сигаретой, я с чашкой.

В чашке обыкновенный остывший чай, но на меня вдруг находит. Я говорю, что иногда хочется, чтобы всё окаменело, превратилось в скульптуры.

– Что именно? – уточняет она, не отрываясь от телефона.

Я обвожу рукой обстановку.

– Вообще всё. Посмотри на холодильник, на его скруглённые углы, на изящные ручки. А газовая плита. Каждый день я любуюсь совершенством линий и пропорций конфорок, этими дисками и зубчиками, изгибом решётки. Вот, например, ёршик для мытья бутылок, банок и всего, где рука не достанет. Таких ёршиков на планете миллиарды, но представь этот ёршик, увеличенный в сотню раз, и не из проволоки и пластика, а из благородного мрамора. Представь, что такой мраморный ёршик, ёрш, увеличенный в масштабе, лежит на газоне или посреди фонтана, образуя центральный объект площади. Это было бы справедливее дурацких памятников, которые втыкают в каждом сквере. Вещи обрели привилегию, которая до этого принадлежала только людям или животным – привилегия размножаться массово. Право на размножение, но не на равноправие. Массовые предметы служат нам верой и правдой, не требуя ничего взамен, а мы безжалостно избавляемся от них, как только они нам наскучат или состарятся. Наша жизнь без них немыслима, но мы постоянно предаём их. Любая электрическая люстра, любое кресло-качалка совершеннее и надёжнее многих людей. Я бы ставил мраморные памятники стиральным машинам, складным стульям, чайным ложкам. Многие так называемые именитые люди уступают по красоте и уровню влияния любому штопору. Посмотри на кран, точнее на смеситель. Если сделать его увеличенную копию из тех же материалов, создастся ощущение аттракциона, такого добра полно в развлекательных парках, но, если создать его мраморное изваяние, оно будет восприниматься совсем иначе. Это возведёт смеситель в ранг объектов поклонения. Я тебе больше скажу: эти вещи не просто красивы и принципиальны для человека, они и есть человек. В них воплощены все наши желания, слабости и капризы. Все наши потребности и нюансы. Когда человечество погибнет, то по вещам можно будет воссоздать его точный портрет. Наш портрет. Физический, психологический, духовный, какой угодно. Жаль, я не скульптор.