Дмитрий Ланев - Гражданская ответственность

– Ты, Алексей, здоров будь. Ты сыновей вырастил, теперь внуки твои землю топтать пойдут. Здоровая у тебя спина, как у быка, и дом твой крепкий. Завидую я тебе по-хорошему. Вот за тебя, за детей твоих и внуков, я выпью. Но все-таки ты не прав. Выпью я стоя, а рассиживаться не буду. Каждый по-своему живет, и конец света, я понял, к каждому свой приходит, и череда их конца пока не имеет.

На одном дыхании Захар это сказал, как мощный колокол прогудел и затих, взял рядом чью-то налитую до краев рюмку. И сразу как маленькие колокольчики или даже бубенчики на дедовской упряжи зазвенели гости стеклом и металлом – рюмками, ложками, вилками.

Захар выпил и пошел к дверям. Все подумали, что умыться да вернуться. Впрочем, хозяйку он перед дверью обратно к столу отправил, сказал, что рукомойник, мол, знает где.

Ну, а пошел он не умываться, а опять на торф, где горело сильно и подымливало еще до самой весны. Когда Захара хватились, то вышли на двор и оттуда увидели, что небо дымом заволокло, и самый младший из козловых сказал, что Захар туда пошел, откуда дым несет. Пацанам в доме делать нечего было, вот они во дворе и болтались.

Когда в район позвонили, там ответили, что уже все знают и принимают меры. Но у нас такого раньше никогда не случалось, так что, какие меры должны были быть – никто не знал.

А Захар так и пропал. На снегу еще оставались его следы, они вели в самое пекло, в яму. Так и решили, что для всех это – торф горит, а для Захара – конец света. Могила, значит. Пропасть на той дороге и трезвому было – проще некуда, а пьяному и подавно.

Пришлось потом новую дорогу прокладывать – по другой стороне торфоразработок. По старой теперь тоже ходят, но это уже не дорога – так, тропинка еле заметная. Кто по ней идет, тот Захара вспоминает. И первого своего сына Николай с Аленой в честь него назвали. Пропал он по-глупому, но человеком стоящим был, справедливость любил. Да и что говорить! Все хотят дома помереть, да не у всех выходит.

Ноябрь был зол. Он крутил мокрым снегом, расшвыривая его по стенам домов, как пьяница мутным самогоном в стакане. И сам же смотрел в образовавшийся водоворот пустыми глазницами. Наверное, откуда-нибудь сверху, из космоса, город был похож на лунный кратер, на дно которого случайно разбросанные камешки отбрасывают длинные тени. Камешки были людьми.

Припаркованный у подножия красивого, если бы не запекшиеся раны обнажившейся кирпичной кладки, дома красный автомобиль – мокрый и блестящий, распластался на полотне серого – под асфальт – воздуха, как кленовый лист в папке гербария. Но двигатель автомобиля был выключен, поэтому теплый воздух в нем постепенно исчезал, как в бокале шампанского исчезают пузырьки, а крыша и капот постепенно белели, покрываясь ноздреватой снежной щетиной.

Закрывая глаза и пытаясь представить себе свою судьбу, как она с ним обходится, Павел видел ширококрылого орла, несущего его – Павла на безумной для человека высоте. Они летели над горами, огнедышащими вулканами, а снизу целились немногие зрячие доброхоты, направляя стволы своих карабинов в голубое небо. Доброхоты снова опускали стволы вниз, сокрушенно поводили плечами, а полет продолжался, и стальные когти держали Павла, не уставая и лишь изредка сжимаясь, как бы проверяя, здесь ли еще добыча.

Он открывал глаза, и картинка молниеносно менялась. Никаких птиц, с которыми надо бороться, никакой высоты, на которую можно попасть, только борясь. Снежинки падали на еще не остывшее лобовое стекло автомобиля и, подтаивая, соскальзывали по нему, собираясь у нижнего края стекла причудливыми пирамидками со склоненными набок, как колпаки гномов, вершинками. Надо было спускаться на землю, становиться на нее обеими ногами и идти напролом, сквозь мокрый снег, сквозь людей на трамвайных остановках, вообще идти куда-то. Хотя цель была – ближайшая и безусловная. Но путь вел сквозь нее, а куда именно – вопрос судьбы.

Павел открыл дверцу и ступил в серую хлябь под колесами. Пока он стоял, любовно осматривая машину и бренча ключами, пряча их в карман, холод начал проникать сквозь подошвы ботинок, и озноб стал охватывать тело, сея тоску в сердце, как ласки нелюбимой женщины. Впереди был дом, точнее, комната в старой коммунальной квартире, в которой он жил уже два года. Он купил эту комнату, купил двадцать квадратных метров свободы, как он тогда думал. Потом он заметил, что думы не меняются, они исчезают, как воспоминания. Забытье – третья производная от мыслей. Память – вторая. Свобода в двадцати метрах стала привычкой. Хотелось чего-то еще.