Дмитрий Ланев - ЯН целует ИНЬ. Повесть первая. Год 1997

© Дмитрий Ланев, 2016

ISBN 978-5-4474-5792-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Лишенная пары старая кроссовка была никуда не годной вещью. Мы выбросили ее, как всякий хлам, попавшийся под руку, по случаю лета, прямо из окна. Но она не долетела до мусорных баков и беззвучно для нас шлепнулась на асфальт рядом с бутылками из под пива, которые никто из живущих в доме никогда не смешивал с прочими отбросами, а ставил рядком у стеночки. Уничтожать бутылки считалось дурным тоном, вроде как бить без причины детей. Бутылки были нужны бомжам.

Ржаво-красные мусорные контейнеры стояли прямо перед окнами нашей кухни – посреди противоположной, желто-серого цвета стены со случайными, непонятно по какой схеме расположенными окнами. Стена эта, принадлежащая неясного назначения башне, до уровня, куда могла достать рука человека, хранила историю двора, бывшую большей частью и историей самого дома – постройки прошлого века, кирпичного, несущего застарелые болезни водопроводных труб социализма, слегка приглушенные стараниями нескольких состоятельных семей, удачно вписавшихся в новые времена, но до сих пор живших здесь. Двор был квадратным и был бы пригоден для аккуратного садика, если бы не эта странная башня на равном расстоянии от каждого угла, бросающая во двор обширную тень, уничтожающую все живое. В детстве мы играли в башне, разыскивая вход в подземелья под домом. Когда-то очень давно, в «доисторические времена», вход действительно был здесь, а подземелья использовались по назначению – в них хранились продовольственные товары, принадлежащие нескольким петербургским купцам. Башня, вероятно, была чем-то вроде временного склада с подъемниками, но после многочисленных перестроек вход и шахты старинных лифтов были завалены бревнами, досками и залиты бетоном, когда укрепляли фундамент. Подземелья были превращены в бомбоубежище, железная дверь в которое находилась в соседнем квартале – за давней ненадобностью запертая на ржавый висячий замок. Пространство между башней и стенами самого дома, серое и шершавое из-за асфальта, представляло собой узкий полигон для жесткого мальчишеского футбола.

Три дня парни пинали кроссовку в своем футболе без правил, и она перемещалась по двору любопытным образом. Интересно было бы прочертить мелом и проследить за траекторией ее продвижения – зигзагами от мусорных контейнеров до глухого закоулка в одном из углов двора, где настенная словесность расцветала особо неповторимым образом и куда пацаны бегали курить, справлять малую нужду и иногда заводили сверстниц – любопытствующих, испуганных или уже смотрящих свысока на то, как неуверенные, но жадные руки тянутся к их коленкам и выше. Лет десять назад я с друзьями притащил в этот закоулок скамейку, украденную у пенсионеров в ближайшем скверике. Теперь от скамейки остался только остов с чугунными, почти что львиными лапами.

В конце-концов кроссовка исчезла, но вряд ли ее поднял и выбросил дворник. Парни огрызались на старика, и обычно он даже не смотрел на то, что имело хоть малейшую ценность в их глазах. А через несколько дней мой брат пришел из школы с сильно разбитым носом, долго лежал в своей комнате, ожидая, пока свернется кровь, и молчал. К вечеру он повеселел, но только хитроумно, что в его положении выходило довольно глупо, улыбался.

Я никак не связывал эти два события, но еще через два дня утром многострадальная кроссовка оказалась под нашей дверью. Но черт побери! Что с ней только не делали! В нее была воткнута чуть ли не дюжина игл от одноразовых шприцов, внутри оказалась отрубленная кошачья лапа, все вместе было опалено огнем и чрезвычайно дурно пахло мочой. Я нашел ее, когда выходил на пробежку.

На подошве кроссовки моего братца, которой он не смог попасть в открытый зев мусорного бака, и которая теперь подверглась изощренному надругательству, было вырезано его имя. Таковые правила диктовала школьная мода – оставлять следы на грязи столь незамысловатым образом.

Все это мне показалось достойным внимания и осторожного, но быстрого реагирования. Я сходил на кухню за полиэтиленовым мешком и убрал неприятную находку в собственный стол, никому не показав. Я хотел посоветоваться вечером с отцом.

Мне казалось, что Алексей – мой братец – что-то знал. Это было ясно хотя бы по тому, что он несколько раз в течение всего дня, когда я нашел свою дурнопахнущую загадку, подходил к окну кухни и смотрел во двор.