Вячеслав Гуревич - От тюрьмы до киббуца и другие приключения

Но подсознание работало четко, и потребовалась всего доля секунды, чтобы увязать этот бардак с ночными похождениями одессита. Его вылазка на террасу означала только одно – он перелез на соседнюю террасу, что-то взял, и его заметили. Но я-то тут при чем?! И что мне делать с этими холодными логическими дедукциями? В ту пору я еще не насмотрелся судебных триллеров; совета, что делать в такой ситуации, было взять неоткуда, и мой ослабленный десятитонным похмельем мозг решил одно: сегодня никто никуда не бежит. Дали бы доспать, а там видно будет. Может, и правда, проснусь, а там солнышко светит и море блестит.

В двадцать второй раз умиляюсь избирательности памяти. Ну не помню я физических деталей, и это к лучшему, по крайней мере, никто не напишет: «Да не могло такого быть» или «Полицейские не имели права делать то-то и то-то, вследствие чего дело должно было быть моментально прекращено». Я вас умоляю. Я даже не помню, надели ли на нас наручники – должны были, но если так, то мои запястья этого не помнят. По контрасту: они помнят хлад наручников в другой ситуации, но это было лет на пять позже.

Вот, одна деталь – сто процентов: мы проходим через двор, толпа соседей по обе стороны и ремарки: «Eh… bravi!», сопровождаемые скорбным киванием.

И еще было ожидание. Те, кому эта процедура знакома по ТВ, ожидают, что оформление ареста займет двенадцать минут между блоками рекламы; на самом деле все госучреждения – больницы, армия, полиция – соревнуются в медлительности (якобы обстоятельности) при поступлении людского материала. В данном случае это означало бесконечное хождение из комнаты в комнату, где тебя обыскивают, заносят в одну книгу, другую, третью – и в перерывах ты ждешь, и ждешь, и ждешь.

Различные персонажи из моего прошлого и будущего воспользовались моментом, чтобы пробиться на сцену моих дрем. Школьный учитель по труду: «Хоть чему-то я тебя научил, вот тебе пилка, давай пили наручники (значит, все же были)». Сосед по коммуналке, который утверждал, что я ему должен трешку: «Можешь отдать лирами, почем там курс?» И трамвайная кондукторша, которая винила меня в том, что я не пришел на свидание с ней: «Я двадцать рэ за прическу отдала!» Пока дело дошло до официального допроса, я уже был измотан дальше некуда. Особенно кондукторшей, ее звали Клавдия (или Калерия), и, по-моему, у нее были не все дома. По крайней мере, сдачу она давала всегда неправильно, причем и в ту и в другую сторону. К моменту, когда позвали на допрос, мне уже пришло в голову: может, это месть, может, я к ней тоже являюсь во сне, и если да, то в каком обличии? В общем, когда вызвали на допрос, я почувствовал некоторое облегчение.

Не думаю, что первоначальный допрос занял больше двух минут. Любопытно, как то, что я мог сказать по существу: «Я спал, я ничего не видел», совпало с моим примитивным знанием итальянского. Но даже это причинило мне невероятное беспокойство: dormivo or ho dormito? Если в английском это было Simple Past, то сосед итальянца француз (наверное) мог и Present Perfect употребить?

– Io… dormivo? dormito?

Моя неуверенность пробудила полицейского, который до этого выглядел сонным не меньше моего (уж не знаю, кто к нему там являлся, но, похоже, не жена). Вообще, половина полицейских в участке спали с открытыми глазами, а остальные были удручены тем, что были обязаны бодрствовать. Последние и предоставили свои физические тела привидениям, которые терзали меня насчет трешек и напильников.

– Ты что, не уверен?

– Non ho visto niente [ Ничего не видел ], – пробормотал я.

И тут мне пришло в голову, что если Present Perfect глагола «видеть» с такой легкостью слетел с языка, то «спать» должно следовать его примеру.

– Ho dormito. – Я выдохнул.

Он кивнул с облегчением: вот только этого ему сейчас не хватало, с сомнениями пусть дневная смена разбирается на свежую голову (наиболее широко распространенный сантимент во всех областях итальянской жизни).

– Где это ты так по-итальянски выучился?

На долю минуты я опешил от подозрения: уж не принимает ли он меня за агента КГБ?

Но всего лишь на долю: инстинктивно я знал, что ремарка была сама невинность. Нет другой такой страны, где так легко получить комплимент за знание местного языка, как Италия.

Теперь о забытом: я не помню ни цвета стен, ни освещения, ни лиц ментов, ни даже своих собственных ощущений. Например, неплохо бы знать, до какой степени страх вытеснил похмелье. Или не вытеснил, а, наоборот, подкрепил. Может, они были заодно. Не помню. Грамматические муки помню, а это не помню.