Геннадий Евтушенко - Грехи наши тяжкие

Ему казалось, что тепло Таниного тела всё ещё греет его, однако мысли, не спеша, но неотвратимо уже тянулись к дому, к Лизе. И, чем больше он думал о ней, тем отчётливее понимал: изменил. Изменил Лизе, такой верной и доверчивой. Когда был с Таней, Лизу практически не вспоминал – настолько захватила его новая любовь. А теперь, когда предстояла встреча с женой, он начал сознавать, что снова сподличал. «Сподличал ведь, никуда от этого не деться, – думал он. – Ну не первый раз. Так тогда с Леной, это просто случай был! Просто обстоятельства так сложились. И когда это было? Сто лет назад! Как я тогда сказал? Один раз не считается? Правильно сказал». В подтверждение этой мысли кивнул головой. Правильно, мол! Он так ожесточённо кивнул, что шея заболела. Он поморщился и потёр её. Тяжело вздохнул. Всю жизнь после той ночи в Бабушаре Алексей стирал её из памяти. Он так старательно оправдывался, что по прошествии стольких лет стал считать себя чистым перед Лизой. И потом – годы… Годы сами измельчают и удаляют из памяти то, что доставляет нам неудобства в повседневной жизни. А тот случай с Леной неудобства доставлял. Ещё какие! Вот Алексей и постарался всё забыть. Да больше в жизни у него ничего подобного и не было. И не тянуло никогда на сторону. Не тянуло. А теперь вот Таня… Теперь уж деваться некуда: влюбился и сразу изменил! Он должен был бы переживать, а он почему-то почти не переживал. Невероятно. И, главное, он не мог найти ответа на простой вопрос: почему? «Наверное, – решил он, – потому, что я не с какой-нибудь случайной юбкой связался, не за фифочкой смазливой ухлестнул. Это любовь. Самая настоящая любовь. А любовь, как известно, всё прощает. Что же за штука эта таинственная – любовь? Загадка природы! Никто не знает, откуда она берётся и куда исчезает? Налетает, как вихрь, и захватывает тебя целиком! Захватывает, и ничего тут не поделаешь! Как с Таней. Я же люблю её не за симпатичную мордашку, не за длинные ноги и не за юные годы. Я люблю её, просто потому что люблю.

И никуда от этого не деться. Да… А Лиза? Ну, Лизу я, конечно, тоже люблю. Вот дела… Да, поплыл я совсем, мозги набекрень. Получается, что я их обеих люблю. Где-то я читал, однако, что и так бывает. Бывает, что мужчина сразу двух женщин любит. Я с Лизой чуть ли не сто лет живу. Считай, всю сознательную жизнь. Уже и представить невозможно, что когда-то жил без неё. Или буду без неё жить. В общем, она мне, как мама. А Таня– совсем другое дело… – Он почесал затылок. Остановился. Вздохнул, покрутил головой. – Да, наворотил ты, парень! Лиза – мама? Ну, ты даёшь! Оправдания ищешь? Найдёшь… Найдёшь, не волнуйся. Если Лизу в мамаши себе записал, всему оправдание найдёшь! А лучше скажи себе правду: влюбился в молоденькое тело – и все дела! Ох, Сидоров, и козёл же ты! – Он брёл по берегу. В голове всё вертелось: – Козёл. Старый козёл. – Снова сел. – Почему козёл? – Представил себе Таню. Как живая, она стояла перед ним. Улыбалась. Он покачал головой. – Нет, не тело молодое я полюбил. Я всю её полюбил. И тело, и душу. – Одёрнул себя. – Хватит страдать! Полюбил и точка! С этим надо жить. А что двоих – потом разберёмся!».

Мысли его медленно возвращались к предстоящей встрече с Лизой. «Кстати, – подумал он. – А с чего это я так боюсь разговора с Лизой? Позавчера она сама (сама!) уговорила меня остаться на даче. Ей и в голову не могло прийти, что у нас с Танюхой что-то может быть! Так что нечего дёргаться. Тем более что поеду я сразу на работу, с Лизой мы увидимся только вечером, и она тут же начнёт рассказывать, как почти два дня прожила без меня. А насчёт дачи даже и не спросит. Ну разве что поинтересуется, как Таня меня кормила. Так что об этом нечего переживать. Ха… Как Таня кормила… Боже мой!… Как она меня кормила!!! Такую кормёжку бы каждый день! Здоровья бы хватило… – Нахлынули воспоминания. Снова подумалось, как тогда ночью: – Молодая-молодая Танюшка, а в постели мне по части опыта фору даст. Бывалая… Вот она – современная молодёжь». Но он её не осуждал. Он принимал её такую, какой она была. И любил такую. В том числе и за то, что она в постели всё знала, всё умела и всего хотела. «Вот извращенец, – подумал про себя, – люблю девушку за то, что я у неё не первый. С другой стороны – чему ж удивляться, мы с Лизой чуть ли не тридцать лет прожили, а в постели, если изменяли миссионерской позе, то на следующий день мучились, стеснялись в глаза друг другу смотреть: извращенцами себя считали… Да… время было такое. Воспитание… Такое вот воспитание. Секса же в стране не было. А у Таньки вот другое воспитание. Потому всё и умеет. И меня радует. Но я ведь не за секс её люблю. Я вообще только вчера ночью узнал, что она не девочка. За что я её люблю, не знаю. Люблю и всё. За всё. За то, что она есть! А вообще, она не такая, как мы. И, что ещё удивительно, как трезво рассуждает! Я-то сразу: поехали-уехали. А она? Стоп, говорит, а Лиза? Сразу дала мне под штангу! Я ведь и правда без Лизы жизни не представляю. Да если трезво подумать, и Тане надо жизнь устраивать. Замуж выходить за молодого, умного и здорового. А не за старого козла, как я. Видимо, в современной жизни эти два фактора: любовь и замужество существуют самостоятельно, и не зависят друг от друга. Хорошо, конечно, когда они совпадают. А на нет и суда нет… – Он встал, прошёлся вдоль берега, отломил ивовый прутик, поболтал им в воде, нарисовал каких-то чёртиков на песке, подумал: – Куда-то меня занесло. Моралист хренов. Если дальше так рассуждать, то надо срочно Лизе всё рассказать, а от Тани отказаться. – Он оглянулся. – Да, далеко забрёл. И в голову ерунда разная лезет. Так и отказался я от Тани. Фиг вам! Никогда! Надо же! Оказывается, прогулки на свежем воздухе не всегда мозги проветривают. Они их ещё и пудрят! Не дамся»!