Вячеслав Прах: Дешевый роман

«Я чувствую тебя. А это больше, чем просто наслаждаться твоим телом».

2.

«У нас такая короткая жизнь. А любовь наша еще короче. Ты влюблен в себя. Я влюблена в нас обоих. Каждый новый день, как письмо от нежеланного человека – скомкан и выброшен в форточку. Все чаще за пальто идут дожди. Одна буква меняет грезы на грозы. Один день не стоит другого. Смеяться меньше хочется сегодня, зная, что завтра придется лезть обратно в петлю. Закрытая в руке бабочка, не познавшая мира, не отрекшаяся от тех самых рук. Не становится менее прекрасной от этого. Прихлопнешь, как муху, и никогда себе этого не простишь. Я знаю.

Обвини меня в верности. И я пересплю с половиной мужчин на этой планете. С уродами и красивыми, я не побрезгую даже брюхатыми свиньями. Как ты не понял, что ты – мое зеркало. Что увидишь во мне, поищи это в себе и найдешь. Копни глубже. Я – твоя женщина. И кто меня осмелится оскорбить и унизить. Тот надругается и над тобой. Мой милый мужчина с длинным… Женским началом. Однажды ты посмотришь в то самое зеркало. Не пугайся того, что твое отражение от тебя убежит.

Я в руках держу черновик. Исписан даже за полями и на титульном листе. Перечитываю заново, в надежде зацепиться за что-то. За что угодно. Чтобы записать это в свою чистую тетрадь. За «доброе утро», за подаренные цветы. Даже за повод. За поцелуй перед сном и «спасибо». Я понимаю, что нет. Нет ничего, за что можно было ухватиться и вылезти из этой помойной ямы наверх. Я признаюсь тебе, что решилась на шаг. Я изо всей своей женской силы толкаю тебя в эту яму и засыпаю твое лицо землей, чтобы больше ни одна не смогла тебя там отрыть. Привести к жизни. Я кладу тебя в тот гроб, в котором лежала я. Дрожала, замерзала, в надежде, что ты однажды откроешь. Отогреешь и уложишь возле себя. В постель. Я на тебе ставлю крест. Я завтра же пойду в церковь и поставлю за тебя свечку. Я дарю тебе твой долгожданный покой.

А пока. Я поцелую тебя в лоб, спящего. Посижу на прощанье с тобой. Бесполезно ушедшие дни. Годы. Безвозвратная молодость. Как жаль, что ее не вернуть. Ты спи пока. А я соберусь. Я не возьму ничего. Меня тяготят эти вещи. Все эти вещи – ты.

Прощай! Я ухожу с улыбкой на лице. Это слезы радости, яркой дороги впереди. Легкий трепет. Предвкушение жизни. Свободы. Я чувствую себя женщиной. Я хочу жить. При одной только мысли, что больше никогда не встречуcь с тобой».

Она рассказала ему о бабочке. И написала от ее имени письмо. Ей казалось, что это еще что-то изменит.

– Брось в огонь этот конверт. Пусть он его откроет в аду!

Они сидели на полу у окна. Его уродливые руки становились прекрасными, вновь ощутимыми. Его голос звучал, как музыка, лишенная всякого смысла. Он слушал себя со стороны, осторожно меняя интонации. И паузы между словами. Она обрела слух. Трогает его губы сухие. Пальцы помнят на ощупь. А глаза в упор не видят перед собой.

– Ляля… Лялечка… Ляля…

Голос коснулся ее плеч, словно ветер теплый. Обернулась.

Перед ней стояла та самая зеленоглазая. С юным мечтательным взглядом. Не сгорбленной земными камнями спиной. Цветная, яркая, радужная. Будто от нее одной исходит солнечный луч и освещает всю комнату. Радостная. Зажженная. Высокая, стройная. Идеальная. Ляле не хватало слов, чтобы описать все свое восхищение. Совершенство. Она задержала дыхание и просто хотела насмотреться на нее.

– Не уходи…

Слетело с ее губ. Силуэт растворялся в воздухе. В комнате стало темно.

– Ляля…

Она открыла глаза. Увидела его возле себя, встревоженного. Все вокруг казалось серым. Даже он.

Часть шестая. Театр призраков

2.

Он привел в наш дом свое новое творение. Совсем молодое дитя. Какие ее годы. Двадцать. Двадцать два. Светлые глаза, как у меня. Детские ямочки. Она оделась по-взрослому. Ей так казалось. Короткая юбка. Ноги в мурашках. У нас прохладно. Такие чистые глаза, совсем еще сахарные. Малышка оголила перед ним свои плечи, а я волновалась, чтобы она не замерзла. Ребенок уже не грудной. И он так молод… Я бы угостила ее чаем, только он подумает, что я хочу ее отравить.

– Я вам не помешаю?

(вошла в мастерскую).

Девушка взволновалась. Покраснела и прикрылась простыней.

– Нет, входи, только тихо.

Он был занят ею и полностью увлечен.

Я смотрела на все это обыденно, а ей это было впервые. Новые ощущения, когда в тебя входят извне. Когда тебя трогают не рукой, а кистью. Когда твои эмоции – это возбужденные глаза твоего мастера. Ты становишься собой. И рождаешь этому миру что-то особенное. Такое, чего не было ранее в природе. То, что потом носишь в себе день за днем. Он принял на себя роль отца. Но не для единственной матери. Когда на тюльпане рисуют тюльпан. Это красота ради красоты. Совсем не понимая женской души, он руками в нее лез, чтобы нащупать ее и вернуть обратно на место. Ему хотелось убедиться в том, что она есть. Так просто. А шрамы на коже смываются теплой водой. Но картины перестают после дышать. Их уже можно вешать на стену…