Елена Басалаева - Сказки девяностых

– Только пока никому не говори, – попросила я его.

И он не говорил – наверное, поверил, да и сама я иногда верила в эту придуманную мною же сказку.

В конце второго класса произошёл один неприятный случай. Моя мама, уж не знаю, из каких побуждений – то ли потому, что больше никто не соглашался, то ли из желания завязать дружбу с председателем родительского комитета, нашей соседкой – согласилась быть казначеем. По большей части она сама брала деньги у родителей, но иногда некоторую сумму приходилось передавать через меня. Я складывала деньги в пакет из-под молока.

Однажды этого пакета в моём портфеле не оказалось. Я вытряхнула на парту все учебники, заглянула в один карман, в другой – пакета не было. Полыхая от страха и чувства, близкого к отчаянию, я проверила полочку внизу парты, шкафчик, сумку для физкультуры.

Деньги не нашлись.

Цены тогда, в девяносто шестом году, измерялись тысячами и миллионами. Хлеб, как и молоко, стоил три тысячи, килограмм сосисок – двадцать три, проезд в автобусе – тысячу. На одну бумажку с надписью «100000 рублей» можно было купить комплект постельного белья, а за четыре таких бумажки отдавали велосипед. Средняя зарплата была примерно два с половиной миллиона. Мама получала в поликлинике всего один. И как раз столько я потеряла.

Я пришла со своим горем к Раисе Ивановне. У нас оставался последний урок – труды. Она сказала мне, что надо надеяться, и, немного успокоившись, я села за парту, дрожащими руками приготовив всё нужное для урока.

Когда до звонка оставалось, наверное, минут десять, Раиса Ивановна сказала:

– Дети, у меня есть неприятная новость. У нашей Лены пропали деньги. Эти деньги ваши родители собирали для класса. Лена должна была отдать их своей маме, а теперь они пропали. Кто-нибудь видел их?

Все молчали. Я робко добавила:

– Они были в таком белом пакетике, с надписью «Молоко».

Раиса Ивановна молча оглядывала всех. Кто-то сидел не шевелясь, кто-то поправлял на себе рубашку или свитер.

– Дети… – выдохнула Раиса Ивановна. – Думаю, эти деньги взял кто-то из вас. Может быть, не посмотрел, что это такое, а потом… ну, почему-то не стал рассказывать. Так вот, это не чьи-то чужие деньги, это деньги всех вас, ваших родителей. Если кто-то видел, вы обязаны вернуть.

Никто по-прежнему не сказал ни слова. Только несколько человек покрутили головами. Сердце во мне ухало и готово было сорваться в пропасть.

Раиса Ивановна отвернулась к окну и помолчала несколько долгих секунд, а потом сказала:

– У Лениной мамы даже миллиона нет. Если мы не найдём эти деньги, ей придётся отдавать свои. Так что я очень жду того, кто их видел. Не обязательно говорить при всех, подойдите ко мне и скажите. И если вы знаете, кто это сделал, тоже надо сказать. Потому что тот, кто знает и молчит, тоже виноват – он помогает сделать плохой поступок.

И вдруг Стружкин выкрикнул с места:

– Я знаю, кто это! Это Вовка Шевырёв, больше некому!

Класс загалдел, как стая ворон:

– Точно! Шевырёв спёр! Больше и некому!

– Ленка, он возле твоего портфеля крутился! – кричал Стружкин.

Вовка вскочил:

– Кто, я? Отвечаешь?!

– В натуре отвечаю! – не унимался Стружкин. – Ты после физры тут сидел, а она ещё не пришла.

Вовка махом схватил портфель и уже ринулся в драку. Их остановила только Раиса Ивановна – впрочем, кажется, только до тех пор, пока они не оделись и не вышли во двор.

Убитая горем, я вышла навстречу маме. Я искала глазами Вовку, чтобы найти в нём поддержку, но Вовка был на улице. Раиса Ивановна сама подошла к маме. Я наблюдала за их разговором из коридора, видя, как учительница разводит руками, а мама быстро кивает.

Вечер был ужасным. Мама кричала за ужином так, что мне кусок в горло не лез. Я бросила ложку и выскользнула в комнату, разложив все книжки и надеясь спастись от её гнева за уроками. Это, однако, не удалось. Наказав меня, она опустилась на диван, закрыла лицо руками и зарыдала. Бабушка молча смотрела на неё какое-то время, потом пальцем поманила меня к себе:

– Эдак она тебе все волосья выдерет. Садись, почешу.

Руки у бабушки пахли каким-то вонючим лекарством, расчёска была грязной, но я была рада посидеть немного под её защитой.

– Что за деньги-то пропали? – осторожно спросила она.

Я объяснила.

– Эх, девка, – вздохнула бабушка. – Казённые, значит. Ну, щас положим зубы на полку.

Скоро я узнала значение этого выражения. Мама отдала взамен потерянных денег чуть не всю свою зарплату, заняла у своих подруг и председателя родительского комитета. Мы стали печь пироги. Мама заводила тесто в громадной пятилитровой кастрюле, велела мне резать капусту, варёные яйца и репчатый лук. На ужин у нас были пироги, а к ним – отварная или жареная картошка, на завтрак – пироги с чаем, и с собой в школу мне тоже давался пирог. Не было никаких конфет, ни фруктов, ни настоящего масла, ни даже сосисок – одни пироги, маргарин «Рама» с пластилиновым вкусом, да ещё гречка и макароны.