Алексей Макаров: Морские рассказы. Жизнь судового механика. Избранное

– Вот это да! Надо же! Или мне это всё кажется, или Нельсон и в правду со мной разговаривает? Не понимаю.

Но тут же мне вспомнился случай, который случился со мной на «Бурханове». Судно было поставлено на линию из Владивостока в Сиэтл. В Сиэтл мы уже сходили два раза. Ходили с погрузкой и выгрузкой в Магадане. Продолжительность рейса была полтора месяца. В Сиэтле я познакомился с одним мужичком, бывшим стармехом из Приморского пароходства по фамилии Зайцев. Он жил там с молодой женой и пятилетней дочкой Машей. Как-то раз он попросил меня:

– На стоянке во Владивостоке придет к тебе на «Бурханов» мой сын. Я с молодой женой уехал в впопыхах, и все свои вещи оставил в Находке. Он привезет тебе несколько ящиков с моими личными вещами. Возьми их с собой, а я у тебя их тут, в Сиэтле, заберу. Если, конечно, тебя это не затруднит.

– Не затруднит, если там бомбы не будет, – полушутя пообещал я ему.

– Хорошо. Значит, я звоню сыну? – обрадовался Юра.

И когда мы пришли во Владивосток, в один из вечеров приходит на борт парень и говорит:

– Я – сын, Зайцева и я Вам привез ящики для папы.

– Хорошо, а что же ты предварительно не позвонил мне и не сказал ничего? – удивился я его неожиданному появлению.

– Папа мне сказал, что я могу прийти к Вам в любое время, – наивно смотрел он на меня.

Деваться было некуда, ведь мы находились уже в порту под выгрузкой, и стоянка обещалась быть в несколько дней.

– Хорошо, давай, тащи сюда свои ящики, – поняв ситуацию, разрешил я ему.

Так он притащил не несколько ящиков, а 15 штук здоровых ящиков из-под яблок.

Наверное, там было по двадцать с лишним килограмма в каждом ящике. Здоровенные и тяжеленые оказались эти ящики. Я забил ими всю ванную комнату в каюте. И плюс к тому же было еще два свёрнутых ковра.

Господи, думаю, вот это да, вот это я влетел. Что мне теперь с этими вещами делать? А потом решил, понадеясь на русский авось:

– Да ладно, может быть, пронесёт.

Таможня во Владивостоке особо нас тогда не трясла. Семен Иваныч умер, и никто такими ловкими пальцами не лез в карманы пиджаков, чтобы оттуда достать один рубль или лотерейный билет за тридцать копеек, которые могли бы серьёзно подорвать экономику СССР. А после нахождения такого преступления, несчастного морячка, который по пьяне забыл вынуть из кармана советское достояние, лишали визы и возможности совершать заграничные рейсы.

Мы же стояли на линии. Возить ни в Америку, ни с Америки было особенно нечего. Это же не японская линия, когда оттуда прут всяческое барахло, машины и всё остальное к ним в придачу.

Так оно и вышло. Никто особо нас не досматривал. По каютам таможенники не ходили.

Мы заполнили декларации, принесли их в столовую, где, как обычно и собирали их при отходах. Этим дело и закончилось. Всё. Так и отошли из Владивостока.

Ну, отошли и отошли. Обычно, я с утра ухожу в машинное отделение на работу, возвращаюсь в обед, после обеда опять пропадаю в машине. Вечером смотрю какой-нибудь фильм по видику, и ложусь спать. Такой был режим работы и отдыха в течение рейса.

Но где-то дня через четыре просыпаюсь ночью от того, что кто-то кукарекает. Странно, интересно, думаю:

– Вот это да! Что у меня, крыша едет, или я дурак какой-то?

Я обошел, осмотрел всё в каюте. Кукареканье раздавалось откуда-то из ванной комнаты.

Но она была забита злополучными ящиками и не было видно, откуда это нечто кукарекает. Думаю – мне это кажется. Положил голову на подушку, заснул – и всё.

Больше не слышал кукареканья.

На следующую ночь произошло то же самое. А каждый день, приближаясь к Америке, мы переводили часы – один час через два дня. Получается, что первый раз оно закукарекало в 2 часа ночи, потом в 3 часа ночи, потом в 4 часа. А из Владивостока в Сиэтл с нами решил проехаться корреспондент какой-то то ли сан-францисской газеты, то ли сиэтловской газеты. Он неплохо говорил по-русски. По-английски я тоже тренировался, особенно сейчас, потому что в рейс с нами пошла Галина Степановна – преподаватель английского языка. Как она нас дрючила, бедных и несчастных! Она вычисляла, где мы можем находиться, ловила нас, и после этого мы минимум два часа проводили в ее твердых, жестких объятиях преподавателя английского языка. Из этих тисков уже невозможно было никуда вывернуться. Галина Степановна скручивала из нас верёвки и вбивала в нас этот английский язык со страшной силой «П» нулевое, невзирая на ранги и должности. А тут еще и американец был. Так что вбитые знания, что черпали мы от Галины Степановны, мы понемножку применяли к этому американцу. С носителем языка велись различные разговоры на всевозможные темы. Ох, и любопытный был этот кореспонденьтик. В общении с ним иногда использовались слова и выражения, которые Галина Степановна вбивала в нас кувалдой. После этого они залегали в памяти глубоко и надолго. И вот как-то утром, проснувшись от кукареканья, я пошел на мостик. Поднявшись на мостик, я увидел американца, тупо уставившегося в лобовое стекло. Судно было основательное, ледового класса, мощное. Моряки эти суда между собой называли «морковками». Оно имело два мощнейших дизеля и метровые льды для него в полярных морях – были, что семечки. Но мы пока шли на одном, чтобы было экономичнее. Приближались мы к Алеутам. Штормило, баллов пять-шесть было, но качки практически не чувствовалось из-за солидных размеров судна. Длиной оно было около 180 метров. Не выдержав тишины мостика, я обратился к корреспонденту: