Алексей Горбатов - Бездомный

Максим провалился в короткий сон, а когда проснулся, то из ванной послышался шум воды. Интересно, останется ли на полке перед зеркалом та самая зубная щетка? Стоит этому предмету гигиены объявиться в его холостяцкой ванной, то вслед за ней неизбежно появляются фен, заколки и трусики на змеевике…

Еще затемно снегоуборочные машины прошлись по улицам, оставляя за собой широкие ледяные полосы с валиками сугробов по краям. Дина и Максим шли по заснеженному дебаркадеру, который тянулся вдоль берега озера на добрый километр – от потерявшего свое назначение маяка до заснеженного пляжа с лодочной станцией. Нахохлившиеся чайки стояли в снегу, как вкопанные, не обращая внимания на странных в этот день и час одиноких путников.

Дина согласилась на утреннюю прогулку только, как она сказала, дыхнуть воздухом Рождества, а потом позавтракать в каком- нибудь теплом местечке. Они прошли почти весь дебаркадер, когда поодаль, у насыпи “Лейк Шор Драйв”, Максим заметил полицейскую машину, беззвучно мигающую сине-красными огнями. Два откормленных полицейских в бараньих куртках со зверскими розовыми лицами склонились над замерзшим в снегу человеком.

– Похоже, приятель принял вчера лишнего, – сказал один полицейский другому.

– Сделал себе рождественский подарок!

Труп в ледяном пальто походил на большой серый мешок с тряпьем, выброшенный на обочину дороги. Дина прижалась к Максиму.

– Неужели кто-то замерз темной ночью в белом поле? Некуда, значит, человечку было пойти.

Они вернулись к машине Максима, удачно припаркованной им вчера неподалеку от дома.

– Интересно, а каким ты меня представляла по тому объявлению знакомств в русской газете? – спросил Максим, садясь в машину.

– Все то же самое, что наяву, ни капли отступления, только без бороды… Она явно мешает мне оценить твой тонкий душевный профиль.

Спустя минуту она замурлыкала что-то знакомое. “Пора в путь-дорогу… первым делом, первым делом самолеты…”

– Ты заметил – ни кошек, ни собак на улицах. Съели они их, что ли?

– Один мой друг называет Америку тюрьмой с усиленным питанием, – буркнул Максим.

Он повел свой “додж” на север по улице Шеридан, затем по Бродвею, а потом по Южному бульвару. Отсюда начинался Эванстон, куда они ехали в кафе “Ле Пип”.

Каждый раз, заходя сюда, Максим обращал внимание на висящую на стене картинку с изображением двух десятков яиц, выложенных треугольником, как бильярдные шары перед разбивкой. Все бильярдные яйца были целыми, за исключением одного – в скорлупе от половинки яйца сидел желтый цыпленок.

– А как твои другие знакомства? Твое объявление в русской газете было таким запоминающимся, – поинтересовался он.

– Бог с тобой, Максимушка, ну с кем тут можно познакомиться?! Был у меня водитель грузовика из Рязани. Этакий гиббон с торчком. Приехал сюда, чтобы бабки заколотить и обратно в “рашку”, где у него жена и трое детей. После шофера биолог был. Там с торчком было почти горизонтально, малый тот был кандидатом наук по части насекомых. Приехал сюда и думал, что под его статьи о пауках ему тут место в научной лаборатории дадут. Лавры энтомолога влекли ученого мужа за океан. Так он теперь вместо лаборатории в дурдоме санитаром работает. Ты, вроде, оказался тем, кем надо – при работе, при квартире и без жены в Рязани. Правда, присутствует ржавый “додж” и стихи какие-то несуразные. Так ведь не все коту масленица.

Войдя в кафе, они прошли за дальний столик у окна, из которого была видна еще не расчищенная от снега пустая парковка.

– Здесь в нашей рождественской комедии нужно сделать лирическое отступление о том, что влюбленные славно провели ночь на топчане, утро на дебаркадере, а за завтраком обсуждали дальнейшее развитие ее комедийного сюжета, – заметил Максим.

– Ах, что там за развитие? – отмахнулась Дина. – Тебе-то, может быть, и повезло здесь. В программистах побывал, деньги в руках подержал. А мне? Мне ведь тридцать шесть скоро. А что за жизнь у меня? Сын скоро школу заканчивает, а что я могу ему дать? Вчера он, разгильдяй этакий, опять пошел с дружками травку курить. И зачем я купила ему этот “форд-буревестник”? Теперь за мой “форд-эскорт” и за его “буревестник” нужно выплачивать четыреста баксов в месяц, да за квартиру пятьсот пятьдесят. А откуда деньги, если у матери иммигрантское пособие с продуктовыми талонами – “паек для узников совести”, а я зарабатываю восемь долларов в час? И после всех налоговых оттяпок имею я чистыми двести пятьдесят в неделю. Вот и подсчитай, что нам на еду остается. А еще тряпку какую-никакую купить нужно, обувь, туда-сюда… Так что замуж мне нужно выходить, дружок, пока у меня еще шкура упругая, за богатого американского старичка, а то потом и сторговать себя будет некому. А я еще свою судьбу за хвост хочу поймать – не жар-птицы, конечно, но какой-нибудь американской индейки – это точно. Тут мне один абориген с двухэтажным домиком в Оук Парк замуж уже предлагал. Гуляли мы с ним, гуляли по Оук Парк, по хемингуэевским местам променадничали, ну, я тому пенсионеру и резанула напрямик, что если меня в темном углу прижать, то я еще очень могу.