Андрей Храбрый - Куда уходят умершие

Тишина гробовая. Если отбросить шум улицы, в полутемной комнате, где пускает тепло-желтые лучи одна сиротливая настольная лампа, играя в гонку вооружений со светом, что настырно пробивается сначала через серо-белую пелену неба, а затем сквозь плотный тюль, каждую секунду старательно отбивали настенные старинные часы, глядя на которые возникает сомнение: а не сорвутся ли они от собственной тяжести?

– И знаете, что очень странно? Или удивительно… Удивительно убийственное спокойствие. Вам его ни капельки не жаль, что ли?

– Не жаль.

– Но вы ведь супруги…

– Не успели развестись, – бегло перебила женщина лет тридцати, спрятав рука в карманах и не удостоив взглядом полицейского с бесконечным потоком идиотских вопросов.

Кончиком языка она змеиной украдкой облизнулась и затем измученно улыбнулась – мужчина за столом по иронии случайности углядел искривление женских губ в маленьком круглом зеркале на полке между высокими вазами с искусственными тонкими линиями исхудавших цветов, что не просят ни внимания, ни воды, света. Улыбка – пустоте. Не улыбка, а краткий очерк скупой души. Каждый день люди уходят и на работу, и на учебу, и от других людей, и в мир иной, и так получается, что уход супруга, – безэмоциональная обыденность, вызвавшая, однако, нервную улыбку с примесью какого-никакого сожаления.

Мужчина хило хлопнул женщину – не женщину, а плющевую игрушку, как показалось ему, – по плечу, задержал ладонь на мягком коричневом пальто, которое будто и не прятало тело. Вопреки ожиданиям полицейского она лишь удивленно-неодобрительно, не двигаясь с места, едва повернув голову, бросила кроткий презрительный взгляд на нарушителя раздумья и затем вновь уставилась в окно, за которым грязную черно-серую улицу покрывали крупные хлопья первого снега, что, ложась на землю, заливались слезами, не выдерживая уныния и серости, и так вот таяли.

– Вам что, безразлично на все? – Молчание. Рука мужчины все еще лежала на женском плече. – Нет, я серьезно, вы как будто не с нами. Так переживаете? Хоть и утверждаете, что вам все равно… – На пониженной ноте завершил тот, сжимая губы, словно жалея о сказанном.

– Не прикасайтесь, если вы об этом.

– Не оптимистично, но все же, – пробубнил под нос тот, двинувшись обратно к столу, где аккуратно сложенной стопкой лежала папка с исписанными документами.

Она не спеша проплыла по комнате бесплотным духом вдоль книжного шкафа – шагов по паркету цвета темного дуба вовсе не слышно. Провела рукой по корешкам книг, выпуская из-под растущих для маникюра ногтей приятный звук царапанья твердого переплета. “Помню каждую,” – разлился по комнате ее шепот. Очень тихий и оттого почти что музыкальный: улавливались в нем нотки и сожаления оттого, что любимая библиотека была когда-то покинута, и крохотного восторга оттого, что эта же библиотека вновь открылась для телесных касаний. Странно, что походка ее выдавала гордость коллекционера, а лицо при этом не выражало ничего, как будто наспех стерли его ластиком, оставив следы от ярких черт.

– Дроздова Дарья Семеновна, – припеваючи протянул мужчина, не отрываясь от бумаг, будто это имя для него что-то да значит. – Вы ведь первая из тех, кто получил извещение. А впрочем, и единственная. У него нет родственников?

– Все умерли.

– Вообще никого не осталось?

– Никого.

– Точно уверены? Может, не знаю, сводные братья, сестры?

Осаждаемая допросом, она, не видя острой нужды отвечать, все же оторвалась от небольшой фотографии в рамке, запрятанной на дубовой полке среди всяких побрякушек, служащих интерьером, и старых книг, чьи страницы обратились в спрессованную пыль. Черно-белое фото. Двое запечатленных не слишком увлеченных друг другом влюбленных. А через блеск влажных, но не заплаканных, глаз ее виделось, как в женской голове протяжным воплем звучит щелчок камеры… Выдержав паузу, Дарья с приглушенной озлобленностью огрызнулась:

– Не знаю, может, кто-то и есть. Не знаю! Я ни с кем не знакома. Если некому забрать имущество, то пускай эта конура отойдет государству или первому встречному. Мне здесь ничего не нужно!

– Вы хорошо себя чувствуете?

– Просто прекрасно!

– Что-нибудь хотели забрать с себе?

– Нет.

– И даже вон ту фотографию?

Маленькие глазки надулись в секунду, по щелчку пальца, от подступившего волнения, обратившись в два не помещающихся в глазницах бильярдных шара. Дикий страх покрыл тенью женское лицо. Она стояла, держа руки по швам. Беззащитная, ждущая любой удар кулаком, ножом, выстрел в руки, ноги, живот… Рот приоткрыт, вместе со струйками выходящего воздуха неслышно вырывалось бьющееся в истерике или судороге непонимание. Учинив святотатство, она, ожидая смертельного приговора инквизитора, отказываясь до последнего верить в содеянное, при этом зная в душе, что святотатство взаправду ею было учинено. Она походила на мелкую воровку, пойманную в мелком магазине за рукав во время кражи любимого шоколада.