Андрей Храбрый - Куда уходят умершие

Без резких движений мужчина повернулся к ней всем телом и с умным видом профессора поправил очки:

– Небольшая наблюдательность, не переживайте. Я нечаянно заметил, как вы вцепились в фотографию, – он указал пальцем на полку. – Она для вас что-то значит?

– Нет.

– Сядьте, не стойте столбом. Вы ведь живая женщина, а не статуэтка какая-то.

От усталости она переминалась с ноги на ногу. Опустила голову – осмотрела подол пальто. Какая-то грязь и пыль прилепились к ткани, найдя на ней исправный ковчег, что доставит к вольному ветру, который затем разметает их по всему миру, попутно показывая смешные жизни и искусственные и естественные величества планеты. Дарья старательно отряхнула пальто, и после отстучала широких три шага, чтобы усесться так, словно никто не предлагал, словно она по собственному желанию решила уместиться на диване. Опустилась она резко, буквально плюхнулась, как будто на плечи с силой надавили…

Закинула ногу на ногу. До образа серьезной, озабоченной, деловой, решающей важное женщины ей недоставало стакана с виски и кипы договоров.

– Так она для вас что-то значит?

– Нет. Не ожидала увидеть ее именно здесь, – можно подумать, будто все дело заключалось в том, что кто-то передвинул рамку чуть правее или переставил ее на полку выше.

– Раз уж неожидаемое так потрясло, получается, где-то в прошлом вы приложили немало стараний, чтобы позабыть эту неожиданность и уверить себя в том, что больше никогда не возвратитесь к ней.

– Забот мало?

– Почему же, – раздув пухлые щеки, добродушно усмехнулся тот в ответ на ястребиный взгляд, – просто я увлекаюсь психологией…

– Вот и увлекайтесь ею на улице, там полно прохожих! А меня… Оставьте в покое, – на выдохе закончила та.

– Ладно… – В период молчания он как-то глупо без причин промычал. – Дел тут больше нет, – мужчина гордо вскинул руку оттянул рукав, часы серебряного цвета с небольшой трещиной на стекле покрасовались перед женщиной, – да и смена почти что подошла к концу.

Сонно поднимаясь со стула, полицейский широко зевнул, не прикрывая рот, и застегнул куртку. Этот скрип молнии уродливо громко пронесся по пустынной квартире, отчего заболели зубы и десна…

– Всего хорошего.

Специально громко подбадривающе крикнул тот с порога – в ответ лишь уверенное молчание. Входная дверь закрылась тихо, без хлопка. Бережно и спокойно. Уходя, мужчина с жалостью и одновременно равнодушием скривил такую мину, которая сама за себя говорила: навидался этих плутовок, которые, уставившись в захлопнутые перед носом двери, кроме которых, даже если нет отходящих от дверного проема стен, не видят ничего, после гордых молчаний сходят с ума от угрызений одиночества, выплакивают будучи пьяными не без прикрас все несправедливости жизни ночью в баре первому попавшемуся, у кого на уме лишь одно: как бы напиться до звездочек в голове и полегче затащить в постель несчастную, а та ведь, не раздумывая полезет, поддавшись грубой ласке, а потом пустится рыдать дальше, в очередной раз проклиная во всех бедах потаскуху жизнь…

Где-то месяц спустя, когда Санкт-Петербург покрыло белое одеяло с многочисленными серыми заплатками, она явилась незваной гостьей на кладбище, чтобы уткнуться печальными глазами карего цвета на могильную плиту. Сцепив ладони внизу живота, Дарья виновато смотрела, не видя ничего перед собой, куда-то вниз, на нетронутый снег. Пара пучков живых темно-каштановых волос вырывалась из-под шапки и настырно лезла на лоб.

Хруст за спиной, затем еще один и еще: шаги все ближе и ближе, а кладбище – молчаливое сборище одиноких холодных каменных глыб, отполированных человеком, с высеченными именами и цифрами, – заставляло от страха трястись в судороге тело и учащенно глотать воздух, и остывшие голоса. И никого, и ничего на этом поле, одна обнаженность – природа будто бы сдала границы, чтобы отойти подальше от места, пропитанного смертью, – а вместе с ней неизвестные, чужие ушедшие под одеялами снега и земли: а шаги уже почти что за самой спиной. На надгробиях белые шапки, в отдалении деревья выстроились темной стеной с многочисленными проломами. Ни взмахов крыльев, ни криков птиц. И какими же близкими вдруг показались деревья, а все из-за того, что и они живут своей, другой, непонятной людям жизнью, но, главное, живут и, как считаю дети, даже чувствуют…

Головокружительная пустота, и за руку, чтобы не упасть, некого схватить…

И эти шаги, шаги, шаги…