Граф Д. Исильен - Трилогия потери

Если же нет – значит и грош цена была этим чувствам. Как и «вечной» любви, что живет три года. На его месте мог бы быть я. Правда мог бы, тебе лишь нужно было этого захотеть. Не покидать меня. Остаться со мной. Что ж, свой выбор ты сделал.

Я просыпаюсь и чувствую лишь ноющую боль в груди. В моей голове всё ещё картина в замедленной съемке – бутылка на секунду покидает мою руку, зависая в воздухе, но моя рука подхватывает её, и взмах завершает цель. Я могу быть настоящим психом, если речь заходит о ревности. Настоящим безумцем. Любовь граничит с безумием, и грань очень тонка. Иногда мне стыдно за эти сны. В конце концов, в том, что я застрял на месте в этих своих чувствах к тебе, вина только моя. Сам выбрал себе такой путь. Вернее, даже не выбирал. Моя чертова привязанность решила всё за меня. И то, что «вечная» любовь не прошла через три года – всего лишь индивидуальный случай, а не показатель.

Где-то за окном слышатся звуки ночной автомагистрали. Я закрываю глаза и мне снятся совершенно другие, но не менее безумные, сны.

Настоящая любовь всё стерпит. А если не стерпит, не переживет, не выстоит – то какая же она тогда настоящая? Я хочу сразу предупредить – о ней здесь написано немало строк. О настоящей, о лживой, о моей, о твоей, о разной. Существует убеждение, что о любви чаще всего пишут либо подростки, либо старики. Подавляющему большинству людей более близко просто закатывание глаз по этому поводу – мол, лишь о любви да о любви все слова. Это пройдет…

Однако я искренне убежден, что по-настоящему можно писать только о любви и о смерти.

Мой переходный возраст уже позади. Старость – к счастью, тоже пока не обо мне. Тогда кто же я? Рыцарь печального образа? Всё это да, и всё это нет. Всё это я, и всё это – кто-то другой. Вы можете считать меня витающим в облаках романтиком, лицемером, пустословом. Мне безразлично. Есть лишь то, что болит. Любовь – это то, что всегда болит, всегда ноет. Будь ты подросток, юноша, мужчина, старик – это объединит вас, это даст одному понять другого. Боль и радость, сладость и изнывание, всё это есть. Я есть. Ты, он, мы. Мы все есть. Мы существуем. Не важно, как мы реагируем на любовь, она есть во всех нас, она будет давить на всех, не зависимо от наших убеждений. Мы будем закатывать скептично глаза, язвительно называть друг друга выпендрежными страдальцами – но когда это нас коснется, все станут равны и поймут тех, кого не понимали прежде.

Передо мной на столе листок с аккуратно выведенными буквами. «Забудешь… что душу цветущую любовью выжег». Столько людей читали эти строки, в одном из самых известных текстов Маяковского, и не понимали, о чем они. Точнее, возможно думали, что понимают. Но это невозможно в полной мере понять, пока не столкнешься самостоятельно, лицом к лицу, пока это не станет настолько «про тебя», что становится страшно. Вот и моя душа была выжжена. Как пустыня, как багрово-алая земля. Выжжена этой любовью, выгорела она добела, до основания. Цветущая некогда душа моя. Что же с ней стало? Отчего она опустошена? Любовь? То чувство, которое принято описывать как светлое, теплое, ласковое? Это чувство сожгло почти всё доброе и светлое, что было во мне. Она как чума, что уносит с собой города, проходит, как ураган, и ничего не оставляет после. Только пепел и выжженная земля. Если любовь будет сжигать твою душу каждый из дней, день за днём, без перерыва, то рано или поздно ты осознаешь, что опустошен. Что не осталось ничего от души. А любовь остается. И текст Маяковского – как эпилог всему, как библия для израненного сердца, которое теперь способно его понимать. Душу свою цветущую я выжег любовью. Такова она и должна быть. Наркотик и лекарство. Лекарство, к которому привыкаешь и от которого входишь в зависимость. Маяковский знал. Он не был ни подростком, ни стариком, когда писал это, когда ощущал это, говорил об этом. Любовь, именно она сделала его выжженным и пустым. И только она могла его исцелить. Но не исцелила.

Мои руки настолько холодны, что когда я умываюсь по утрам, эта холодная вода в умывальнике кажется мне немного теплой. Может быть, я схожу с ума? Но это действительно так. На ум приходит много бессвязного бреда, я записываю его, лелею этот поток сознания, эту чистую эссенцию одержимости и помешательства, не задумываясь над тем, как это будет выглядеть. Хорошо, что эти дневники никто никогда не прочтет.