Андрей Драченин - Сказ о Кугыже

Очнулся Кугыжа – лежит ремнями опутанный чуть слева от печи. В печи уже огонь гудит, а бабка шустрит по хижине и под нос себе бормочет:

– Рубашку ему чудную! Ага! Щас! Раздухарился заброда. Много вас таких. Ну ниче… Ща мяска нашинкую-нажарю. Давненько свежатинки не забегало. Холодечика заварганю. Ишь, мосластый-жилистый! Хааароший холодечик получится. А с башки борща сварю!!

И давай тесак точить-править о край печки.

Видит Кугыжа – бабка-то на бабку все меньше похожа. Космы шерстью жёсткой в разные стороны торчат, руки чуть не до колен отвисли, губы вывернулись, слюна по краям копится жёлтая. Жрать видать и впрямь сильно хочет.

«Дааа, и впрямь не простая бабка», – подумал Кугыжа.

Оборотень-людоед похоже. Не по себе стало, как голову свою в борще представил. Ну котлеты, холодец ещё куда ни шло, но башка в борще, это край конечно.

Лежит, что очнулся вида не подаёт. Ремни на прочность пробует потихоньку. Хорошо держат, не дура бабка.

Дура – не дура, а с голоду разум-то притупился. Подтащила за ноги Кугыжу поближе к устью печи, чтоб сподручней на сковороду лакомые кусочки метать, да в печь решила заглянуть, каково жварит.

Тут уж Кугыжа годить не стал. Взметнулся всем телом на загривок да вдарил обеими ногами чуть ниже поясницы бабке, тело до звона распрямив. Залетела бабка-оборотень головой вперёд в горнило печи, только искры шибанули. Один уголек к Кугыже отскочил. Подсобила печка, доплюнула.

Накатился Кугыжа руками, связанными, на уголек, давай ремень жечь-терпеть. Припекает, но идёт дело. На руках пережег, нож с пояса рванул. Нож наследный и на шаманском пути рядом.

Беснуется оборотень в пламени. Беснуется, визгом уши полосует, но подыхать не спешит. Режет ремни Кугыжа, торопится. Цепко держит батюшка-огонь, да долго ли ещё?

Последние путы скинул и в угол бросился, где сундук заприметил, связанным валяясь. Откинул крышку, точно, вот она, рубаха волшебная! Не спутаешь, мерцает в полумраке, нитью серебряной по ворот вышита, силой так и веет.

Схватил её Кугыжа в руки и только успел за порог выскочить, как вырвалась бабка-оборотень из печи и следом рванула.

Бросил взгляд назад Кугыжа. Мать честна!

Содрал огонь остатки человечьего обличья. Несётся страхолюдина по-звериному, землю всеми конечности когтя. Дерн брызгами! Морда – сплошные зубы! Клацают, пена течёт. Шкура, обгоревшая, клочками лезет.

Поднажал Кугыжа, в ущелье заскочил. Бьёт в землю ногами, оторваться силится. Проскочить бы ущелье, там места родные считай, глядишь и прадед подсобит. А ущелье-то все не кончается, как в кольцо свернулось. Понял Кугыжа – не убежать, не укрыться. Раз так, стоять надо. Крепко стоять.

Обернулся Кугыжа, протянул правую руку в сторону – валашка родовая в руку легла.

Так на пути шаманском. Не все на горбу таскать надо. Руку протянул и взял в сарайке, где бы ни был. Не все. Что по праву крови – легко, другое – по-разному.

«О, вот эт дело! – подумал Кугыжа, – И че бегал? Ну что?! Подходи, привечу!!»

А страхолюдина совсем уж рядом, кинулась сгустком яростной злобы. Ударил навстречу Кугыжа. Всё в удар вложил. И страх свой. И ярость. И злость. Волевым всплеском вмахнул через валашку в грудь оборотня. Ничего внутри не осталось. Все в удар ушло.

Остановила валашка оборотня в воздухе, на землю бросила. Смотрит Кугыжа – лежит на земле старушка сухонькая. Подошёл к ней, на колени опустился, за руку прозрачную взял:

– Что же ты, бабушка? Как же так-то?

А старушка улыбнулась, второй рукой его по руке погладила:

– Не грусти внучек. Проклятье на мне. А ты зверя убил, освободил меня. Теперь пора мне, зажилась я, устала. Схорони только честно меня, внучек, хорошо?

Глаза закрыла, улыбнулась и как будто ещё меньше стала. Ушла.

Взял Кугыжа старушку на руки, пошёл. Тут и выход из ущелья. А там лис седой поджидает.

– Осилил, значит. Крепко путь держишь. За мной иди, уважим бабулю.

В рощу березовую привёл Кугыжу.

– Здесь положи, спокойной ей будет, среди белобоких.

Схоронил старушку Кугыжа. Да сам присел дух перевести, спиной на ствол облокотился. Глаза прикрыл.

Прикрыл вроде на миг, открыл – среди двора лежит. Сапоги изорваны, ноги в кровь стоптаны. В руках – рубаха заветная. Обрадовался Кугыжа. Стиснул рубаху, никому не отдам!

Смотрит – Бздун Прокопьюшко за забором стоит. Вцепился в забор, аж пальцы побелели. Ровно как Кугыжа в рубаху чудную. Не злословит. Смотрит. На рубаху в руках Кугыжи. И взгляд, как будто мечту заветную, что и не чаял уж увидеть, усмотрел. Тоска напополам с желанием смертным в глазах.