Александр Солин - Вся эта жизнь. Рассказы

Именно этого не хотят замечать многочисленные нынешние авторы, кряхтящие под грузом так называемой жизненной правды. Разумеется, жанр фэнтэзи при этом положения не спасает, а лишь усугубляет.

Однако каким бы опустошительным ни был нынешний процесс, изгнавший из современной прозы эстетику образа и заменивший ее тухлой словесной жвачкой, ему не отменить фундаментального значения метафоры, являющейся не каким-то там бантиком на скучной ткани повествования, а фактом универсального подобия и единства мира, бликом единого источника света, помещенного в центр мироздания. Метафора есть та метаодежда, в которую одет наш мир – мир, где неподвижный лед подобен тишине, а лунный свет состоит в двоюродном родстве с солнечным, как привидение – с живым человеком. Подметить это ускользающее подобие мира и судеб – вот суть художественного метода. И если художественный метод кому-то не дается, не стоит насмехаться над ним, как лиса над виноградом.

А потому вот тебе совет, мой добрый неизвестный читатель: остановись, тряхни головой, сбрось с себя тот сброд корявых фантомов, тот блеф, который под видом современной литературы навязывают тебе бойкие борзописцы подножного быта. Выйди на улицу, где заморские облака-посредники, ссылаясь на тесное знакомство с солнцем, набивают цену на свое контрабандное молоко, где режиссер-ветер, прижав к горизонту кордебалет облаков, расчищает место для светлой примы-луны. Вдохни полной грудью все запахи вселенной, оглядись вокруг и помести в себя этот мир, который без твоего чувства – ничто. Пересекая метеоритные потоки улиц и перекидывая мосты между галактиками островов, доберись до звездного скопления площадей и проложи там свою орбиту среди таких же планет, как ты сам, не отклоняя возможности попасть в поле притяжения другой планеты, если ваши орбиты совпадут.

А когда вернешься, начни читать то, что ты заслуживаешь – некое сочинение, где чрезвычайным и полномочным послом животворящей истины живет метафора, где слова-щупальцы подбираются к сущности вещей, оставляя впечатление удивительной и необъяснимой связи явлений, где из союза хрупких слов и твоего настроения рождается дивная дрожь соавторства.

Могу так говорить, потому что никому ничего не должен – ни издателям, ни писателям, а только тебе одному, мой добрый доверчивый друг.

Утро началось, как в сказке – с огня сбежала каша. Не успел я открыть глаза, как кипучие мысли мои переполнили котелок и устремились туда, откуда я вчера вечером с большим трудом их отодрал.

Ходы и лазейки, по которым наши мысли имеют обыкновение шнырять, похожи на гибкие пищеводы, облицованные умственной мускулатурой и слизистой логики, под чьим глотательным влиянием они, глупые, циркулируют, завиваясь в многозначительные переплеты и цепляясь к чему-то не хуже осьминога, пока не устанут или не найдут запасного выхода. А еще они – птицы, порхающие с ветки на ветку в поисках червей сомнения, непоседливые цыгане, кочующие пестрым табором из чистого уважения к гордыне, а также дисбактериоз мозга, периодически усаживающий нас на роденовский стульчак.

Один мой начитанный друг открыл мне, что мы с ним, явившись на свет, какое-то время видели мир вверх тормашками, пока на противоположном конце не возник мыльный пузырь мыслей и не перевернул нас. И что когда мы бессмысленно таращились на мир, это и было, мол, наше первозданное, божье состояние – та пора, когда мир еще не мыслим, и перевертыш дьявольского перевоплощения не обуял его. Выходит, поначалу мы – вроде безмятежных поплавков, которые баюкает тихая заводь, пока рыба-мысль намертво не заглотит наживку любопытства и не пойдет таскать нас по реке жизни, не разбирая глубины и дороги.

Мой сон – моя крепость, если бы вчера вечером не позвонила моя бывшая и не объявила, что в понедельник утром их с Алешкой вызывают в наркоконтроль. На все вопросы отвечала сбивчиво, а мне велела быть вместо нее по указанному ниже адресу.

«Он что, употребляет?..» – спросил я прямым текстом, сам испугавшись своих слов.

«Нет, но его могут подставить. А это, сам понимаешь, еще хуже».

Понимаю. Еще бы не понимать. Время нынче такое – время подстав.

Пятнадцать лет назад мы познакомились с ней на свадьбе моего друга, и через некоторое время сами поженились. Есть у нас в стране такой широко распространенный способ остепениться. Только он оказался не про меня.

Я помню ее отца: худой, пожилой человек с издерганным лицом – учитель. Вот по его стопам она и пошла. Русский язык, литература. И тут мы с ней не сошлись. Для нее любовь – высокая поэзия, для меня – дерзкая частушка, то есть, мы заведомо не совпадали ни размером, ни слогом. Она постель сочиняла, как поэму, я же был готов заниматься ЭТИМ, где придется. Ничего удивительного, что через шесть лет она застукала меня с ее подругой среди бела дня, после чего голую подругу выставили за дверь сразу же, а мне дали полчаса и, показав на прощание серое застывшее лицо, отправили к разэтакой матери, с которой я и прожил следующие пять лет, пока не обзавелся скромным жильем.