Ольга Краузе - Исповедь авантюристки. Повесть

И мы снова подхватываем:

А няня Шура еще задушевнее:

А мы еще громче:

Тогда няня с поучительным лукавством:

И мы уже вприпляску:

А дальше под нянину балалайку отец подхватывает нас на руки и кружится с нами посреди комнаты.

– Да ты танцор, Карлыч! Даром, что хромой!

– Эх, Шуренчик! Под твою балалайку и безногий спляшет!

Потом мы с папой, запыхавшиеся, валились на диван. А няня Шура делала серьезное лицо и, отложив балалайку, торжественно объявляла:

– Ну, теперь Лелька свою новую споет.

Новую у нас в музыкальной школе старшие ребята на перемене исполняли. Меня эта песня так потрясла, что я запомнила слова и аккомпанемент с четвертого раза. Няня с сестричкой ее уже от меня слышали. И вот теперь эту песню услышит папа.

Я села за пианино и важно отчеканила: – Ма-да-га-скар!

Трагически-мажорные аккорды заполнили комнату.

Когда я закончила петь, отец рухнул с дивана на ковер и, закрыв лицо руками, затрясся. Я никогда не думала, что папа может так переживать.

– Не плачь, папа! Это же только песня!

Прошла зима. Моя первая зима, в которой я ни разу не заболела. Легкая ангина однажды проскочила, но няня Шура регулярно водила меня в поликлинику. Там мне делали новокаиновую блокаду прямо в гланды. За то, что я смирненько сидела, разинув рот, пока в мою глотку всаживали шприц с лекарством, она давала мне шоколадную конфету. Я и без конфеты старалась, потому что поняла: если буду мужественной, из меня скорее получится мужчина. Но от конфет не отказывалась.

А как только пригрело солнышко – няня загуляла. И загуляла вместе со мной.

В отличие от меня, мою сестру водили в детский сад – хороший, ведомственный. И вот однажды утром будит меня няня и говорит:

– Сегодня мы вместе с тобой отвезем Аленушку в садик, а потом пойдем в гости песни петь. Я балалайку прихвачу.

Если я обычно по утрам с трудом выбиралась из теплой постели, то тут пулей соскочила с кроватки.

Доехав на трамвайчике до кольца и закинув сестричку в садик, мы пошли за старый стадион и поднялись в гору.

С горы был виден весь рудник – прямые зеленые улицы, многоэтажные белые дома, квадраты усадьб, вогнутая желтоватая ладонь стадиона и поодаль конусы черных породных отвалов. Отвалы тлели, над ними стелились сизоватые дымки.

– Вот каки картины матери твоей рисовать надо, а не кувшин на полотенце с яблоками! – воскликнула нянька.

Осторожно ступая по крутой скользкой тропинке, мы спустились за гору, к барачному поселку. И, пройдя по зеленой улочке, вошли в землянку.

– Есть кто дома? Здоровы ли кума с кумом?

В затхлой, прокуренной комнатенке с земляным полом закопошились, закашляли. Над столом зажгли абажур, на стол стали метать банки, тарелки… Потом водрузили самовар. Няня Шура развернула балалайку. К ней подсел одноглазый прыщавый парнишка с гармонью, и они рявкнули со всего размаху: