Ольга Краузе - Исповедь авантюристки. Повесть

Пили-ели мало, больше пели. Особенно много пел одноглазый парень, которого звали Спиридон.

Когда мы кубарем скакали с горы, чтобы не опоздать в детсад за Аленкой, я, подпрыгивая, орала во всю глотку:

А няня Шура, поминутно падая, причитала:

– Ой, ба! Ой, ма! Ой, загуляла, ой, чует мое сердце, загуляла я-а-а-а! Да с такого разгону, чай оглобли не развернуть!

Наш весенний загул длился неделю. Дома его никто и не заметил, а для меня это было, как открытие иного материка с его самобытными аборигенами. Потом я и наших дворовых мальчишек водила в те края, за старый стадион, где растет дикий чеснок, называемый у местных «калба». И паслась наша ватага на той «калбе» среди бурьяна, пока не наткнулась на убитого матроса. Он лежал в траве уже холодный, лицо белое, глаза открыты, на глаза садятся мухи, а он и не моргает. Китель расстегнут, пряжка ремня блестит, бескозырка с ленточкой «Тихоокеанский флот». Тельняшка, почерневшая от крови, и много-много мух…

Мы бежали до трамвайной остановки, молча. И в трамвае ехали молча. И дома никто никому ничего не рассказал. И не ездили мы больше в ту сторону. И взрослые облегченно вздохнули – от нас перестало вонять чесноком.

В конце мая отец получил командировку на согласование проекта в Ленинград и взял меня с собой. Обратно он улетел без меня. Я осталась на все лето у дедушки Сережи с бабушкой Ниной. Они жили на Литейном проспекте. Их единственная комнатенка выхо-дила окнами на крыши соседних домов, над которыми возвышался тогда еще голубой купол Преображенского собора. Эта комната находилась в общежитии преподавательского состава Артиллерийской Академии. Дедушка Сережа хоть и был давно в отставке в чине полковника, но они с бабушкой по-прежнему жили там. Одна треть всей комнаты была отделена перегородкой, за которой находилась дедушкина фото-кино-лаборатория.

Как говорила бабушка, мой дед был неисправимым изобретателем. И сегодня любой инженер-артиллерист сможет вам подтвердить, что расчетная система прицельного огня Сергея Григоровича не устарела и до сих пор используется нашими Вооруженными Силами.

Фотографией дедушка занимался с ранней юности. А, выйдя в отставку, стал изобретать и совершенствовать фотоувеличители, кино-фотообъективы, экспонометры и писать статьи в журнал «Советское Фото». Им заинтересовались у нас на ЛОМО и в Киеве. Таким образом он стал еще и экспертом выпускаемой продукции двух крупнейших заводов СССР.

И нет ничего удивительного, что мои бабушка с дедушкой дружили с семейством фотографа Бродского из соседнего дома на углу Литейного проспекта и улицы Пестеля.

Когда два маститых фотографа запирались у деда в его фото-лаборатории, мы с бабушкой уходили на кухню стряпать. На кухне офицерские жены ставили меня на стол и заказывали песенки. Больше всего им нравилось как я пела «Саша, ты помнишь наши встречи в приморском парке, на берегу». Я очень любила давать концерты на кухне и совсем не любила, когда меня поручали долговязому рыжему юноше. Я же понимала, что выпасать меня в песочнице нашего двора было наказанием для него. Но Ёся безропотно исполнял поручения старших. Периодически вздыхая, поправляя на мне панаму или подтягивая спустившиеся носочки и застегивая расстегнувшиеся сандалики, он тихо ворчал:

– Да что я тебе, нянька, что ли!

Сейчас дом, где жили мои бабушка с дедушкой, снесли. И больше нет того двора и той песочницы. Остался только соседний угловой дом, на котором висит мемориальная доска про то, что здесь жил величайший поэт земли русской Иосиф Бродский.

Из Ленинграда обратно домой меня привезли поздно. На улице уже был октябрь. И буквально на следующий день повели с утра в школу. Да не в музыкальную, а в общеобразовательную. Как говорится, первый раз в первый класс. Моя учительница Валентина Ивановна, увидев меня, всплеснула руками: