Ольга Краузе - Исповедь авантюристки. Повесть

Меня привезли обратно в родительский дом в Сталинск-Кузнецкий к началу августа, чтобы я прошла прослушивание в нашу районную музыкальную школу. Дома меня ожидал сюрприз: моя младшая сестренка. Я знала, что она у меня есть. Потому что, пока жила дома, постоянно навещала ее с отцом в деревне на горе у кормилицы, которая держала коз и у которой своих детей было четверо. А у моей мамы не было молока. Да и не планировали они мою Аленку. Просто, когда отменили запрет на аборты, было поздно. А к кормилице ее определили, чтобы не повторился такой же рахит, как у меня. Впрочем, и я до двух лет росла с кормилицей, однако рахита не избежала.

Я плохо представляла себе, что там они могли или не могли планировать. Тем более что бабушка Нина говорила, что Аленку мне купили на заказ, вместо немецкой куклы. Правда, немецкую куклу я помнила хорошо, мне ее торжественно вручили всей семьей. Но уже где-то через пару часов она была разобрана на составные части.

– Такая кукла пропала! – чуть не рыдала матушка, отшлепывая меня.

Но зато я теперь знала, как закрываются и открываются куклины глаза и где у куклы пищалка. Конечно, сестричку Аленушку спрятали от меня подальше, пока я не поумнела.

И еще у нас появилась няня Шура. Ее имя было написано на ее пальцах (указательном, среднем, безымянном и мизинце) ее левой руки. В отличие от моих родителей, она курила «козью ножку», скручивая ее из обрывка газеты и засыпая туда рыночный самосад. И у нее была балалайка, на которой она лихо играла, пока родители ходили на работу.

Мы с ней подружились, распевая дуэтом «Окрасился месяц багрянцем». А еще она любила петь потрясающую песню «Оля любила реку». Я эту песню тоже разучила и подпевала с дрожью в голосе:

НяниШурину балалайку я освоила в три дня.

Прослушивание в музыкальную школу я прошла, но только на вечернее отделение и только потому, что папин друг, дядя Мартин, преподавал в той школе кларнет. С мамой была истерика по поводу того, что и здесь от меня никакого проку. Отец долго ее уговаривал, но под конец вспылил и заорал, что нечего из ребенка Владимира Софроницкого выжимать, что у нее самой-то вообще никакого слуха, а ее музыкальные предки дальше стародеревенского цыганского хора у господина Шубина не пошли!

Вот так я впервые услышала имя великого пианиста Владимира Софроницкого. Потом я не пропускала ни одной радиопередачи о нем. Все пластинки с записями игры Владимира Софроницкого были в моей коллекции. В Википедии вы прочтете, что всю жизнь Владимир Владимирович ненавидел концертные записи, он называл их – «мои трупы», но, увидеть и услышать игру живого маэстро мне не довелось – он умер в конце августа 1961 года в возрасте шестидесяти лет, в Москве, за три года до возвращения моего семейства из Сибири.

После ссоры, на почве моей музыкальной бездарности, родители почти две недели не разговаривали. А мы с няней Шурой зачастили на утренние сеансы в кино во Дворец Алюминьщиков, где четыре раза подряд посмотрели мультик «Чипполино», после чего я решила стать скрипачом, как мальчик Груша.

– Мам, пап! Я буду скрипачом!

– Ну да, ну да…

Они соглашались. Я им верила. Из Ленинграда пришел контейнер. Дворник дядя Тагир со своими товарищами втащили его на третий этаж в нашу квартиру. Когда контейнер раскурочили, там было совершенно новенькое пианино «Красный Октябрь».

Рояль превратился в большую подставку под мамины герань, фиалки и кактусы.

Пригласили настройщика из городского управления культуры. Длинный сутулый дядька оказался «своим человеком», из прибалтийских немцев, Фридрих Оттович Корх.

– Товарищ Краузе! Я Вас от всей души поздравляю! Стать обладателем возрожденного Беккера – это сказочная удача! И, что самое ценное, его же не сопрут – надорвутся!

Рояль товарищ Корх потом пристроил в кабинет директора центрального гастронома. Его жена остервенело тянулась к культуре и постоянно тягала мужа в местную филармонию, дабы не отстать от приличных людей.

Мои первые заседания за возрожденным Беккером были мучительны. Свежеструганный инструмент с трудом поддавался детским пальцам. В отличие от евпаторийского инструмента, на клавиши «Красного Октября» приходилось усиленно давить. Но я не очень переживала. Я же буду скрипачом…