Наталья Стремитина - Два часа наслаждений за умеренную плату. Крутая откровенная проза о любви…

Впервые за многие годы он усомнился в доктринах, которые проповедовал, его «цветочки» были бесцветны и худосочны, а у неё под руками вырастал чудесный сад! Будто он корпел в грубом материальном, скорее бездуховном мире… То, что для неё было причиной духовного расцвета, для него было каторгой…

Нет, думать об этом он не мог. Голова разламывалась как от пытки. Павел Иванович поднялся, походил по своему огромному кабинету, подошёл к шкафам, где стояли книги, которые издавались миллионными тиражами и казались надёжными как библейские заповеди, а рядом на отдельной полке стояла пачка тонких брошюр и толстая монография со сложным названием – его докторская диссертация.

Он шёл по пустым лестницам здания, и ему казалось, что он идёт на Голгофу, а вместо креста тащит стопки журнала, на который в принудительном порядке подписывались миллионы членов партии, и эта толпа надвигается на него, машет кулаками перед его потным растерянным лицом…

Где-то между третьим и вторым этажом он на какое-то мгновение был готов уйти из этого здания навсегда и задал себе вопрос: «А что если начать новую жизнь? У меня хорошая профессия – учитель. Вернуться в родной город на Волге и преподавать литературу. Быть близко к людям, а не читать выживших из ума маразматиков… Нормальные люди не пишут писем в ЕГО журнал, потому что они НИКОГДА его не читают…»

Он по инерции вошёл в спецбуфет, где Танечка бросилась обслуживать главного редактора.

– Принесите 50 граммов водки, – сказал он устало. И Танечка подобострастно вынесла кофейную чашечку с «неправильным» содержимым, понимающе улыбнулась.

«От кого угодно ждала эту просьбу, но не от него, тем более почётно, значит, всё-таки мужик, не совсем обюрократился со своими бумажками», – подумала она. И тут же на красивой тарелочке оказался бутербродик с икрой и осетриной.

Павел Иванович вздохнул, выпил холодный «кофе» и закусил… Нет, он не решится изменить свою жизнь. Потеряв её, он раз и навсегда потерял возможность обрести самого себя.

Водка приятно обожгла внутренности, Танечка заискивающе улыбнулась, рассчитывая на хорошие чаевые, он стыдливо сунул ей красненькую…

Павел Иванович вернулся в свой кабинет, взял папку с письмами, вынул их из скоросшивателя и сунул в разрезатель бумаги. Тонкие полоски посыпались в корзину…

В общежитии тускло засветились окна. Серёжа скинул одеяло, но продолжал лежать на кровати, чувствуя упругость панцирной сетки, покачался и грузно сел. В позвоночнике что-то хрустнуло, и боль жадно обхватила его и понеслась снизу вверх. Кровать ещё колыхалась под ним, и инерция движения удесятеряла боль.

«Что это со мной? – подумал Серёжа и вспомнил драку в подъезде. – И чего мы не поделили? Опять эта баба задурила голову, зачем только я ввязался?»

Прояснился вчерашний день, а руки и ноги машинально натягивали одежду – на умывание времени уже не было. Серёжа передёрнул плечами, стряхивая оцепенение неудобной позы в узкой и не по росту короткой постели, встал, глубоко вздохнул и потянулся по-кошачьи гибко. Боль прошла. «И когда эти чёртовы кровати поменяют? Уж лучше на досках, чем в этой люльке, ведь не дети в общежитии живут, а мы как в детском саду. Кости ломит каждое утро», – подумал он с раздражением.

Серёжа жил в Москве третий год, работал по лимиту, возил кирпичи на стройку. Первый год работал с удовольствием, всё надеялся скопить деньги и уехать к Инге – бывшей невесте. Но деньги не скопил – обступили со всех сторон дружки, выпивка каждый день по поводу и без повода и готовые на всё «лимитчицы», которые начинали раздеваться прямо в подъезде и лезли на любого мужика как грязные мухи. А тут Инга прислала письмо – вышла замуж, не дождалась. (Он за два года ни одного письма ей не написал – очень занят был попойками и случайными бабами).

Серёга помрачнел и потерял стройный порядок жизни. Он-то думал, что Инга будет ждать и год, и два, а может и десять лет – на то она и баба! Теперь он не знал, для чего он втиснулся в этот чужой большой город, где никто никому не нужен. И каждое утро выходил из общаги в пять утра, сердито насупясь, ехал на автобазу, заправлял грузовик и нёсся на объект. Он равнодушно и уныло смотрел на людей вокруг, а молодые женщины вызывали в нём отвращение и ненависть: «Каждая своего мужика предаёт, у-у-у, суки подколодные», – думал он и мрачнел ещё больше.

Сегодняшнее утро казалось особенно лживым и несносным. Голова разламывалась после вчерашней выпивки, а каждый шаг отдавался в позвоночнике. Идти к врачу, просиживать в коридоре в очереди и выпрашивать освобождение от работы было унизительно, и Серёга, превозмогая боль, таскался на кухню в дальнем конце коридора, разогревал воду, делал себе чай, жевал вчерашние бутерброды и, тихо матерясь под нос, наконец, вышел на улицу.