Дмитрий Власов - Витражи конца эпохи. Сборник рассказов

Борис Алексеевич ласково трепал спокойное животное за ухо, и кот жмурился, мурлыкал. Тогда посланец разума еще более убеждался в том, что говорит с коллегой, который понимает его, и, исполненный благодарности, наливал следующий стаканчик, а потом угощал молоком своего любимца.

Ко всему привык Ю-во, но иногда застилала ему глаза какая-то смертельная, черная тоска, и невозможно было понять, кто виновник этой тоски – человек ли, инопланетянин ли. Тогда Борис Алексеевич пил больше обычного, становился невыносим в семье, ругался с сослуживцами и даже кота, случалось, пинал. Часто в такие минуты боролся он с могучим желанием – выйти на поселковую площадь и заорать во всю глотку:

– А вы знаете кто я, груднички недоразвитые? Я посланец разума! Быть может, я есть высшее существо во вселенной! И уж точно, я самый умный на вашей дурацкой планете! Все, что вы учите, я давно знаю, все, к чему стремитесь, я давно изведал, все, что делает вас такими загадочными, я давно разгадал! Видал я вас всех сами знаете где!

Плохо было Борису Алексеевичу. Он хотел рвать на себе рубаху, уткнуться в стог сена и заплакать, набить кому-нибудь морду, уехать за границу. Но чуть позже отчетливо вспоминал Ю-во слова отца, последнее его напутствие перед полетом:

– Помни, сын, о том, что ты старше и мудрее тех, с кем тебе придется жить половину земного года. Но ты никогда не должен выдавать себя, ставить себя выше других. Ты и жить их учить не должен. Это бесполезно, потому что дети не будут касаться горячего только тогда, когда обожгут пальцы. Твоя мудрость заключается в том, чтобы остаться самим собой, но в то же время стать одним из них. У тебя нет миссии. У тебя нет силы. У тебя есть лишь право на созерцание и анализ. Единственная твоя обязанность в том, что ты должен жить на Земле честно, насколько позволят это делать законы страны, в которую попадешь.

В последней фразе заключалось большое противоречие. Ю-во не мог вступить в единственную партию страны, в которой жил, потому что испытывал бы муки совести. И в то же время Борис Алексеевич не мог выступить в защиту писателя, уехавшего из страны, на собрании института. Не мог с горсткой коллег принять участие в митинге на Красной Площади, осуждающем вторжение в Чехословакию. Не мог поддержать опального академика. Борис Алексеевич не мог быть своим в обществе лжи и фарса, но тем более не мог стать диссидентом. Ему было сказано – не высовывайся! Он и не высовывался.

Да он ли один? Ладно, он был инопланетянин, он как бы работал, имел, так сказать, установку от руководства. А ведь никак не меньше, чем три четверти людей, населяющих страну, были, с этой точки зрения, инопланетянами. Ни во что не вмешивались. Со всем соглашались, ухмыляясь в темном переулке. И, в отличие от Бориса Алексеевича, ничуть из-за этого не переживали.

Ю-во помнил наказ отца, помнил глупую студенческую выходку на семинаре и ничем себя не проявлял, жил просто. Правда, были у него еще два прокола, но вспоминал он их с улыбкой.

Первый случился в институте, когда Борису Алексеевичу было лет сорок пять. Ни академиком, ни профессором он не стал, но с некоторыми из них дружил и при их беседах имел право присутствовать.

Однажды вечером Борис Алексеевич, перед тем как уйти домой, заглянул в соседнюю лабораторию, где обсуждали какую-то важную проблему знакомые академик и профессор. Они стояли у доски, на которой живого места не осталось от хитросплетений химических уравнений, и горячо спорили, указывая на вопросительный знак в формуле, на месте которого, очевидно, должен был стоять некий магический символ. Борис Алексеевич бегло взглянул на доску, что-то прикинул в уме. Нужно было ему тихонько закрыть дверь и пройти мимо, так нет же, опять его черт попутал! Подошел он к доске, стер ладонью вопросительный знак и нарисовал нужный символ. И сказал, обращаясь к академику:

– Евгений Робертович, здесь вот так нужно. Вы уж извините… Ну, я пойду?

И ушел. И невдомек ему было, что над этим уравнением бились лучшие умы Америки и Европы! Утром в институте все только и говорили об уравнении. Что, академика Борису Алексеевичу сразу давать? Или, от греха подальше, уволить к такой-то матери? Что с ним делать-то? А при чем тут Ю-во? Ну, не мог он смотреть, как бьются светила науки над задачкой, которую он проходил в возрасте четырех лет во втором классе начальной школы!

В конце концов, решили выдать Борису Алексеевичу, вроде бы ничего не смыслящему в химии, солидную премию, а он убедил всех, что решение родилось в его голове чисто случайно, как иногда бывает с похмелья. На том все и успокоились.