Надежда Стахеева - Кумпарсита

– Зря жалеешь нас, городской. И без тебя жили…

На ее глаза навернулись слезы. Не убрав со стола, Мотя вышла во двор, громко стукнув дверью, села на крыльцо и дала волю чувствам.

Фенька с растерянным видом сидела на лавке у стола. Вдруг лицо ее исказилось, и вырвался крик:" Мамка, туфли хочу, хо-чу!». Девочка выбежала вслед за матерью. Матрена прижала к себе дочь. И ревели уже в два голоса, громко, облегчая душу. Что она могла сказать в утешение своей дочке…

Егор курил, долго не мог уснуть, ворочался, слышал, как улеглась, всхлипывая, Фенька.

На другой день девочка удивила мать:" Давай дядю Егора возьмем в папки». – Да ты что, Фекла! "– только и сказала она, назвав почему-то дочь полным именем.

В воскресенье Матрена отмечала свои именины. Купила в сельпо чекушку водки (для гостей, для самих настоечка была), наварила картошки. Принарядилась – надела цветастое яркое платье. Пришла к ней бригадирша со своим Федором. Выпили, Федор растянул меха гармошки, полились частушки. И вдруг стоявшая у окна Фенька спросила:" Мам, а че ты папку в гости не позвала?». Вопрос остался без ответа, но застрял у Матрены в голове.

А еще через несколько дней Егор принес заработанные деньги, муку и положил на стол.

– Бери меня, Спиридоновна, к себе жить: тебе полегче, да и у меня на сердце теплее станет, привык я к детям…

В эту ночь Матрена опять плакала. То ли оттого, что ее одиночество кончилось, то ли вспомнились счастливые годы замужества.

Так и жили они. Нелюбивший много говорить Егор больше играл с Яшкой, делал ему игрушки, Матрене по хозяйству помогал.

Как-то вечером дверь избы широко распахнулась. На пороге появился пьяный Степан.

– Принимай, Мотька, гостей!

– Это кто же гостем будет? – тихо спросила хозяйка. Сердце ее тревожно застучало.

– На стол собирай да постельку готовь!..

Пьяный распугал ребятишек, они при жались к Егору, который на кухне мастерил полку.

– Не шали, Степан, иди куда шел…

– Да к тебе я шел, – ревел басом Степан, все ближе подвигаясь к Моте. Он так и норовил обнять ее единственной рукой.

– Ступай, ступай отсюда! Не по адресу попал, никак избой ошибся…

– Да неуж такого мужика забракуешь!..

– Я тебе в одночасье путь из дома из моего укажу!

– Да поостынь, поостынь… – Степан сел на лавку и начал снимать сапоги.

– Да ты что в самом-то деле! – рассвирепела Матрена.

Степан схватил ее за ворот кофты, рванул на себя. Остальные движения Спиридоновна опередила. Она подняла Степана с лавки и вытолкнула в дверь. Вслед полетели сапоги. Галунов видел, как Степан поднял их, закрыл ворота и неуверенной походкой отправился вдоль по улице, нисколько не огорчившись происшедшим, напевая себе под нос ему одному известную песню.

Матрена собралась растапливать печь. С какой-то злостью она заталкивала в нее дрова. Одно березовое полено никак не хотело лезть в печку. Мотя выпрямилась. Платок, съехавший на затылок, обнажил ее густые русые волосы и маленькие уши с дешевенькими сережками. Глаза ее горели, на щеках играл недобрый румянец.

– Вот ты где, постоялец! Это так ты восстаешь за меня? Спасибо, уважил!..Вот ты какой! Да зачем я на груди своей такого ирода пригрела!…

И полено полетело в Егора.

Потерев ушибленное колено, Галунов, растягивая слова, заговорил:" А я так подумал, коль не обещала сема ничего, не звала мужика, уйдет, чего встревать-то».

Последние его слова Матрена не слышала. Упав на кровать, запричитала:" Ваня, зачем ты меня оставил… Как я жить-то теперь буду. И заступиться за меня некому, родимый»…

Она успокоилась только глубокой ночью.

Сон к Галунову не шел. Тяжелы были и его думы. «Если бы не война… Живы были бы моя ненаглядная Галина, дети, мать с отцом. Вдвоем с сестрой на белом свете остались. Как жить?..Ноет сердце, болит, все никак не успокоится… А и правда, чего это я не вступился за Спиридоновну?..Оторопел или до сих пор считаю ее чужой?.. Хорошая вроде женщина, тоже одна мыкается… Уйти на постой к другой одинокой?..Дак к детям привык, и они ко мне тянутся».

Затаив на Егора обиду, спала Матрена. В своей одинокой постели спал отвергнутый ею Степан. Спала и деревня, зябко кутаясь в ночной туман.

Вы, вероятно, рот открыли от этого словесного пассажа, от этакого коленца от оксюморона? А я – ничего. Привычная. Для меня это самый банальный вопрос из всех возможных и уже слышанных. Правда, завтра или через полгода, взяв телефонную трубку, я могу услышать: «Ты не знаешь, у тараканов бывает инфаркт?«или что-то в этом роде. Это у нее называется «мячики кидать»: она – тебе, ты – ей вернуть должна. Это ничего, что пророй «мячик», не подхваченный моей энергичной рукой, громко брякнется об пол. Отскребешь его, маленько приовалишь – и ей. Она должна поймать. Не моя уже забота, как она его примет, обо что он на ее стороне тарарахнется.