Марина Сарасвати - И родилась я

Сам же он после такого сна, что сегодня утром, часто молил Аллаха об одном – дай же мне продолжение сна, позволь заглянуть туда дальше, чтобы увидеть ее той, что была в тот день.

Сон этот снился ему уже много лет, с тех самых пор, как война разлучила их и, сидя в окопе, он горевал о том, что нет возможности совершить омовение и он, грешный, вынужден молиться Аллаху о прекращении войны, чтобы скорее вернуться к жене. Как она там с детьми? Небось, тяжело ей без его помощи.

Но Аллах был строг и продолжения сна не было, он обрывался каждый раз в один и тот же момент – когда мальчик бежал навстречу своему счастью, широко раскинув руки и обжигая лицо горячим летним воздухом, вдыхая носом свежий аромат луговой травы.

Невеста была двумя годами младше его, он видел ее лишь мельком: волосы, заплетенные в две тугие косы и густо смазанные гусиным жиром, чтобы ни один волосок не выбивался – не пристало это, башкирской девочке ходить с лохматой головой, волосы должны быть ухоженными, прическа гладкой и блестящей.

О том, что родители хотят посватать именно ее, он узнал случайно – подслушал разговор родителей и отца девочки. Это был бы хороший брак, хорошее родство – родители девочки были зажиточные и уважаемые в ауле люди, отец – мулла, дети все образованные, книги читали на арабском, умели писать, с детства были приучены шить, вязать, вышивать, а эта дочь, к тому же, была любимицей отца, потому как «схватывала все на лету» и молитвы запоминала, и травами лечить умела.

С тех пор при любой оказии любил он прибегать к их дому и через маленькую щель в заборе заглядывать к ним во двор и ждать, не появится ли Хабиба. Иногда она появлялась: то несла на руках младшего братика, агукала и ласкала его, шутила и веселилась, то гнала прутиком гусей, что норовили забраться в огород и вытоптать ее маленькую клумбу с цветами.

Цветы в их деревне никто не сажал, к чему эта – блажь бессмысленная, не сьесть, ни в шурпу(суп) положить. Да и кому это нужно – копать, ухаживать за цветами, которых вон и в поле навалом в летнюю пору. Однако, у Хабибы были особенные цветы, семена которых как-то привез отец из своей поездки в Ташкент – очень он был впечатлен их красотой и все переживал, что не сможет описать их для своей доченьки. Вот и насобирал семян и спешно сложил их в носовой платочек, стараясь не привлечь внимания других, и в надежде, что дочь сумеет их вырастить и увидеть красоту своими глазами.

Так и случилось, цветы выросли, расцвели, но были уж больно хрупкими и не приспособлены к морозам, как же дочь плакала однажды, обнаружив, что часть их вымерзла после лютой зимы. Тогда они придумали накрывать их коровьим навозом, может выживут. И выживали!

В деревне пожимали плечами и за глаза подшучивали над странными повадками семьи муллы, но в глаза говорить побаивались, а кто их знает этих интеллигентов, может им Аллах это посоветовал, может эти цветы от сглаза и порчи – кто знает, что там в Коране написано, они ж его не читали.

Много позже и сам Ахметгали увидит эти цветы, случится это через 60 лет, когда он поедет навестить своих дочерей в Кзыл-Орду. Увидев эти цветы на городской клумбе, он остановится и в голове случится то, что нынче называют дежавю – цветы и девочки вокруг. А прежде, он кинется к кондуктору с просьбой остановить трамвай, а дочери удивятся, что же там атай(папу) удивило, неужто дворец культуры заинтересовал? Они выйдут с ним на ближайшей остановке и медленно побредут назад, а он ковыляя на своих израненных войной ногах, шаркая и волоча правую ногу будет спешить к клумбе, как будто эта встреча могла бы вернуть его в детство к забору и к девочке, которая напевая поливала их, не ведая, что кто-то наблюдает за ней.

Абеееееей! – любил повторять он. А внучка, приехавшая из города бежала к бабушке и говорила: тебя олатай зовет, на что бабушка отмахивалась, не обращай внимания, он всю жизнь меня зовет.

Абеееееей!

Абееееей! – кричал он шепотом вслед, когда она убегала в лес, оплакивая своих детей, одного за другим умиравших от голода. Сердце разрывалось в груди, Аллах не разрешает плакать, да и не пристало это мужчине, а сердце – другое, безумное, лишенное всякой логики и гула чужих голосов, шептало ему: отпусти, отпусти, дай ей выплакать материнские слезы. Не стыди ее за это. Лес услышит и отпустит, лес не осудит, лес исцелит, а ты затопи печь, завари чай – да, тот с самый со слоном, который она держит для особых случаев – сейчас тот самый случай. Налей ей, да достань из погреба меду и сиди тихонечко рядом, жди, когда она успокоившись, пойдет с тобой в постель и благодарно уткнется носом тебе в плечо.