Владислав Корнейчук - Поисковый запрос «Жемчужина». Повесть

Бурунзин почесал желтым от табака пальцем нос, втянул им, словно собака, воздух. Принюхался, поморщился, вспоминая подробности, продолжил:

– Проверил солдафон мои документы. И фамилия ему моя русская явно не понравилась. Понял по его реакции и вопросам.

– Петрович, у тебя нет вида на…

– Да самое настоящее немецкое гражданство уже почти пятнадцать лет у меня! – Бурунзин от возбуждения взмахнул обеими руками так, словно он плывет баттерфляем. – Но я ж не немец – ни по роже, ни по фамилии, ни по поведению! Слушай дальше. Заставив удалить изображения человека с какой-то заурядной автоматической винтовкой, солдафон этот довольно долго нудел: снимать милитари – ни-ни!

– Странно как-то.

– Ага. И я в шоке был. Какие секреты, Федя? Если б не их шляпы с пером… В Европе, ты ж сам знаешь, патрули – не редкость… только обычно эти… в форменных беретах…

Петрович щелкнул пальцами – окурок приводнился на лужу.

– Что там за военная тайна, Федя? Секретный, от D&G, камуфляж? У шляпы с пером двойное дно?

Похоже, Бурунзина очень сильно задело недоверие, проявленное по отношению к нему – мирному фотографу-любителю – гражданину Германии и всего Евросоюза.

– Вот и верь, Петрович, после этого в западное «открытое общество»!

Бурунзин мрачно затих и не отзывался на мои провокации.

– Петрович, печально, что тебе запретили фотографировать в общественных местах красивые шляпы, но, допускаю, этим военным дали такую инструкцию, чтоб они на посту не спали и тренировали бдительность.

Бурунзин в ответ только фыркнул. Мне захотелось сменить тему.

– Петрович, на меня в Риме огромное впечатление произвела Сикстинская капелла. Помнишь алтарную стену?

Я сообщил Петровичу, что изображение на потолке Сикстинской капеллы отделяющего свет от тьмы Создателя перекликается с неодинаковой судьбой праведников и грешников – помнишь гигантскую фреску над алтарем? – после земной жизни. Свет и тьма, и это следует не только из Ветхого Завета, существуют. Потому, получается, заключал я, все-таки действительно предстоит людям разделение на два противоположных потока.

Закат заслонили тучи. Холодный, несмотря на середину лета, вечерний ветер португальского побережья бодрил окунувшиеся в этаноловую нирвану тела и души. Покидая супермаркет-чистилище с двумя бутылками «тони», мы походили на зыбкое отражение чаек в грязной воде грузового порта – за пляжем Матозиньюша – и претендовали на место в раю…

– Архип Петрович, ты какие книги переводил? Камоэнса, небось?

– Я только прозу. Сервантеса. Плутовской роман. Сказки… Преподавал в ЛГУ.

– Только с испанского и португальского переводил?

– В основном. С французского одну очень хорошую книжку перевел. «Обещание на рассвете» Ромена Гари.

– Так ты полиглот?

– А то! Я еще и немецким с английским очень прилично владею.

– Погоди, а о чем в той книге?

– Ну… там мать постоянно накачивает своего сына: ты станешь французским посланником, большим писателем, тебя будут любить самые красивые женщины! И этот парнишка расстается с девственностью в тринадцать лет, становится послом Франции и – действительно! – писателем с мировой известностью. У тебя случайно не такая мать?

Толик Хачатуров – рок-звезда, герой одного моего интервью, детство провел в старом, «без удобств», доме в центре Москвы. По этой причине он, считая, что вырос в гетто, вздохнув, констатировал:

– Мне при таком старте пробиться на сцену было куда тяжелее, чем…

Он назвал несколько фамилий. Среди перечисленных попадались даже родственники первых лиц государства.

Я, появившись на свет на промышленной окраине городка Драчены, долгое время считал чем-то вроде гетто Булыжный овраг, через который лежал кратчайший пеший путь от моего дома в «город». Спускаться и карабкаться здесь приходилось по крутой тропинке, петляющей вдоль заборов, куч мусора и гниющих отходов. Впрочем, не буду даже пытаться сравнивать Булыжный с фавелами криминального Рио. Дома здесь стояли капитальные, рассчитанные на зиму, имелись приусадебные участки, а нападали в основном не на кого угодно с пушками, а с кулаками на сверстников.

Нашу Дельту, как и Драчены в целом, я, разумеется, относил к вполне респектабельным местам проживания.

Почему район, состоящий в основном из серо-кирпичных пятиэтажек, носил гордое греческое имя? Так кто-то окрестил завод, вокруг которого жилые кварталы постепенно и появились. На «Дельте» собирали лучшие в Восточной Европе тракторы. На главной проходной, на гигантской доске почета висел большой фотопортрет моего отца.