Никита Королёв - Муравейник в лёгких

Однокурсники Бонда, с которыми он, уже будучи студентом, изучал древнюю словесность, только тихонько радовались, когда узнавали, от скольких часов штудирования дряхлой нудятины избавил их великий ластик времени. В том, что никто не лезет в древность, окружённую глухим забором затхлости и скуки, Бонду отчётливо виделся чей-то коварный расчёт.

В нынешнее же время ситуация стабилизировалась, облачность стояла умеренная, а катаклизмы стали редкостью, но вместе с тем в словах, доносившихся сверху, как и в следующей за ними благодати, воцарилась рутина. Уже в бытность Бонда на сохранившемся обрубке каменного столба в центре городской площади, среди законов Королевы Органеллы Второй (Первая, по официальной версии, умерла при родах, но в народе поговаривали, что её отравили муравьиной кислотой заговорщики во главе с её наследницей-дочерью) выгравировали новую правду о муравьиной теогонии:

«Вначале было «Винстон», и «Винстон» было Бог»

Надпись воспринялась как хоть и одобренная лично Королевой, но оттого не менее хулиганская приписка на памятнике древности. Обитатели низов, жители Южного Курево и Нижнего Бронхкса, серьёзно оскорбились, увидев в этом оскудении дымного рациона правительственный заговор, направленный на унификацию Бога. Шепот превращался в крики, выходя с кухни на центральную площадь, но Королева, слушаясь советников, не спешила разгонять недовольных. Заблуждение большинства создавало видимость, будто она вообще хоть что-то решала в этом склизком хаосе, так что ей оставалось только хмурить брови, временами сдержанно улыбаться, но чаще – многозначительно молчать. Благо, священный дым нисходил регулярно, и тогда всё у всех снова становилось «не так уж и плохо на сегодняшний день», как пел один из придворных бардов. Поговаривали также, что под своей роскошной мантией из кукольного шёлка Королева прячет крылья, которые она, вопреки традициям, не обломила после первого брачного полёта. Но поговаривали об этом там же, где и о махинациях с благодатью, так что в приличном обществе обсуждать всерьёз подобные слухи считалось моветоном.

Бонд рос в Южном Курево. Благодать доходила до туда уже выдохшаяся, прогорклая, и её там уже не вдыхали, а слизывали в виде серо-бурых капель, причём сделать это надо было успеть до того, как они уползут в самый низ, в Чёрную Пустошь. Земля там была дряблой, словно бы выжженной какой-то неизвестной напастью и, как говорили в народе, «кислой». Вернее, не земля, а трясина, своей чернотой и вязкостью, казалось, поглощавшая даже свет. И что уж говорить о тех несчастных муравьях, что нашли там свою погибель в слепой погоне за каплей разбодяженного благоса ? Так священный дым именовали внизу, потому как назвать эту горькую дрянь благодатью язык не поворачивался. Зато он очень даже поворачивался, чтобы её слизывать, пока лапки ещё ходят, пока до Пустоши есть ещё хоть три шага, два шага, шаг… Увы, внизу нисхождение благодати каждый раз омрачалось чьей-то смертью. Это были бедняки, измученные длительной ломкой и оттого потерявшие всякую бдительность.

Бонд рос прямо у границы Чёрной Пустоши, которая по совместительству была и свалкой, и кладбищем для бедных. Из-за ядовитых испарений жильё там стоило гроши, что пришлось по нраву семье Бонда, обедневшей, когда он был ещё совсем ребёнком, после того, как отца уволили с королевской службы. До того, как со слухом стало у него совсем худо, он доносил сигналы свыше до сведения Её величества, но, что важнее, участвовал в создании священной книги. Она состояла из двух частей: «Закон», где перед банальными «не убий» и «не укради» под страхом смертной казни запрещалось произносить имя ужасного Паспорта, и «Благодать», в которой описывалось, как нужно вести себя, чтобы она сошла: благие дела, благие слова, благие намерения. Книга преподавалась в школах и читалась всеми в обязательном порядке. Основные её положения планировалось высечь на столбе на центральной площади, но его возведение так и не завершили, потому как каждая попытка непременно сопровождалась серьёзными катаклизмами и стоила жизни многим строителям. Подрядчики грешили на мокротные грунты, в народе развелась молва о проклятье, лежавшем на этих землях, а власти вообще отрицали какую-либо связь между землетрясениями и строительством столба, однако проект поспешно свернули, оставив лишь из какого-то упрямства уцелевшую после обрушения часть и канонизировав этот неровно усечённый цилиндр усилиями придворных художников.