Александр Дорофеев - ШиКоКуГ, а также Врубель. Рассказы о художниках

Иван Иванович с горечью отвечал отцу – «Я был на многих уже поприщах, и ни на одном из них не основался, и вы желаете, чтобы я и от последнего отказался, более всех мне свойственного. После же этого, что я буду за человек, буду как растрёпанный, человек, который за многим гонялся и ничего не поймал».

Он решил, что если получит медаль на экзамене, то хорошо, а если нет, то, как говорится, сбрасывает с себя «оболочку художника».

«И я тогда в полной Вашей воле», – пишет он «любезным родителям, тятиньке и маминьке».

Первым его заданием было нарисовать с натуры любой пейзаж. И работал Иван Иванович без устали, с ожесточением, намереваясь окончательно утвердить себя художником.

Вместе с приятелями Джогиным и Гине пишет и рисует в районе Финского залива на Лисьем носу, где местность великолепна и растительность богатая.

На экзамен он представил такие рисунки, что профессора удивились и единогласно воскликнули – «молодец, москвич!» И тут же показали его рисунки прочим ученикам – вот, мол, как надо работать!

Совет Академии вынес решение о долгожданной награде серебряной медалью, которая убедила родных, что недалёк тот день, когда их сын сможет пожать плоды своих трудов.

Следующее лето Шишкин провёл близ Петербурга в деревне Дубки, что под Сестрорецком.

«Место чудное, лес из дубов, саженный Петром Великим на берегу моря; и есть отмеченные, которые им собственно посажены, колоссальные дубы», – сообщал отцу.

Как и год назад, вместе с Шишкиным были его приятели – Джогин и Гине, которых он, объединяя, называл «Джогине».

Уже тогда в Шишкине просыпается, пожалуй, друид, поклоняющийся духам деревьев. Он стремится к портретности изображаемой природы – хочет выяснить характер каждого дерева, передать жизнь жарко дышащей натуры.

Рисует он на цветной бумаге итальянским карандашом и белилами, используя растушку. Техническое исполнение внешне скромных рисунков, – например, «Дубки под Сестрорецком», – представленных Шишкиным на экзамен в конце 1857 года, находилось на такой высоте, что вызвало удивлённое одобрение всей Академии.

Профессора разглядывали рисунки, указывая друг другу на их достоинства:

«Как правдиво и убедительно охарактеризован вот этот обломок поваленного дерева с его змеевидно извивающимися мёртвыми корнями! Какова наблюдательность в овладении растительной формой!»

«А эта подчёркнутая мрачность бегущих по небу туч! Чрезвычайно удачно передан типичный вид угрюмого северного неба».

«Бесспорно, пейзаж Шишкина обладает и определенным сюжетным содержанием. Невольно начинаешь думать о борьбе со стихией, подмечаешь признаки приближения бури, готовность деревьев противостоять её натиску, и, как возможный трагический финал этой схватки, видишь остатки древесного ствола, погибшего в извечном споре прибрежного леса с водной стихией»…

Конечно, такие оценки, которые ныне могут показаться, по меньшей мере, странными, ободряли Ивана Ивановича. Он работает больше прежнего. Зимой без устали копирует в Эрмитаже картины старых мастеров. Изучает технику офорта и литографии. А каждое лето они втроём – Шишкин с «Джогине» – отправляются на остров Валаам.

В ту пору этот безлюдный и угрюмый северный остров – излюбленное место работы молодых художников. На дальние этюды выезжали на лодке. Мольберты мастерили на местах из подручных материалов, то есть подбирали и связывали особенно корявые ветки, которые могли удержать подрамники с холстами. Неоконченные полотна прятали в расщелинах скал, ничуть не опасаясь пропажи. Нередко и сами ночевали в глухом лесу. Дикая природа как-то освобождала, раскрепощала и способствовала творческому подъёму.

Правда, здешняя погода их не баловала. День изо дня прегадкая стояла – ветры и дожди страшные. Когда работать было невозможно, они ходили смотреть на волны, которые со зверской силой хлестали в прибрежные скалы. На их глазах частенько заваливались огромные деревья. Душа замирала от такого разгула и буйства стихии. Особенно жалел Иван Иванович пару древних клёнов, рухнувших с утёса под напором ветра и поломавших молодую поросль.

Он всей душой любил деревья, и даже тени, роняемые ими на траву. «Тень, – говорил Шишкин, – душа дерева!»

Иван Иванович кропотливо изучал анатомию дерева, его физиономию и характер. В его картинах, этюдах, рисунках – познавательный, буквально научно-исследовательский подход к природе. Хотя некоторые считали, что Шишкин впадает в протокольность, мертвящую сухость и натурализм. Эти обвинения преследовали его практически всю жизнь.