Мария Мелех - Сны Бога

Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты? Я попытаюсь прочувствовать синтонию 7 7 Синтония – созвучность с окружением, направленность к окружению, «созвучие». наших душ – когда-нибудь, как-нибудь. Но любовное измерение – не та плоскость, в которой мы поем в унисон. В общем-то, я не задумываюсь о нашей схожести или разнице. Джон мой лучший друг: быть может, эта античная формула работает на дополнениях? Он тот, кто подхватывает меня, когда мои колени подгибаются.

Анна хлопочет в столовой, а я поудобнее устраиваюсь в кресле в теплой гостиной.

– Дорис? – спрашивает он, слишком осведомленный о моей небогатой на непредсказуемость жизни.

– Да. Собирает мне чемодан. Надеюсь, ничего не перепутает.

– Будь уверен, – с подчеркнутой сухостью отвечает мой друг, – она отлично понимает, что тебе нужно.

– Джонни… Нет. Не начинай, прошу.

Я устало провожу рукой по лицу, прикрывая глаза, и ловлю себя на горькой мысли, что искренность этого жеста уже давно убита моей публичностью. А ведь мне именно этого и хочется – почти всегда! – просто закрыть глаза и отключиться.

– Я понимаю, что Дорис твоя приятельница, но пусть она навеки останется моей секретаршей, хорошо?

– Она может работать на тебя, если даже станет твоей подругой и, тем более, женой. Это глупые отговорки. Сколько можно жить бобылем? Твоей Глэдис давно уже наплевать на тебя!

Я отмахиваюсь от него: с тех пор, как Джон женился, у него в голове только растиражированные планы моего счастья. Может быть, все дело в скрытом чувстве вины – совершенно напрасном, на мой взгляд, ведь наши совместные походы по злачным местам не закончились вместе с его шумной свадьбой. Анна пока что удачно вписывается в навязанную ей роль все понимающей женушки заправского кутилы. Да и мое воспитание и характер не позволяют придать этим вечерним посиделкам в кабаках чрезмерную игривость – которую Джон, не будь рядом меня и супруги, в два щелчка своих крепких толстых пальцев довел бы до фарсового скандала.

– У нее есть бойфренд, ты все время забываешь об этом.

– Да, а твоя знаменитая порядочность не позволяет тебе этого сделать.

Джон грузно поднимается со своего кресла и подходит к бару. «Пропустим по стаканчику перед обедом?.. Анна, любимая! – орет он в невидимое пространство внизу, не обращая внимания на стены и пол. – Когда там уже?» С первого этажа доносится довольное чириканье, из которого мы понимаем, что «барашек почти поспел, но картошка еще томится». Джон довольно улыбается. У них свои пароли и секреты, свои роли в домашнем кино. И это ароматное тепло его обновленного человечьей любовью дома – ни что иное, как еще одна стрела, которую этот жирный купидон безыскусно и грубовато пытается всадить мне в сердце, видимо, путая его с терпеливым лоном своей жены.

– Видишь… – лукаво подмигивает он, зная, что я слаб и зависим от комфорта и заботы, – к черту ее парня, Ник, ты же знаешь, что она в тебя влюблена!

– Влюблена в меня. Уже шесть лет. И все это время спит с другим и водит его за нос, откладывая помолвку. А он, как последний неудачник, слеп и ничего этого не видит? Тебе не кажется, что это о многом в ней говорит, Джонни?

– А что бабе одной быть? – рассуждает он. – Что ж ей теперь, загнуться в холодной постели?

Мы слишком близко подобрались к любимой теме моего друга, но я уже не могу удержаться и подпускаю яду: «Действительно… Вдруг навыки потеряет?»

Джон гогочет, виски в его стакане ритмично отплясывает ирландский рил. Он доволен, его родная стихия подчиняет себе весь мир, и в ее торжестве он готов не заметить, что ни на шаг не продвинулся к моей холостяцкой крепости. «Ну а что? – смачно громыхает он своей житейской мудростью. – Всем известно, что ты у нас привереда!»

Да, я большой привереда. Я знаю, что любовь профессионализмом не подделать.

– Да ладно! – с примирительной надеждой резюмирует он, – дело к концу близится. Стоит бабу в дом пустить, а к сердцу она ключ подберет. Дорис – умничка…

– Она всего лишь секретарша, пусть я и позволил ей рыться в моих вещах, – прерываю я его, а затем оттягиваю ворот свитера и поддеваю пальцем шнурок. – Вот этот ключ, и никто без моего разрешения… Ты понял?

– Это ключ от твоей мастерской, Николас, – отрезает Джон.

Я презрительно поджимаю губы: что бы знал этот любитель пива об устройстве моей души? Но за всем его грубоватым непониманием чувствуется решительная и жестокая нарочитость хирурга, определяющего границы плоти, пораженной болью. Он опять пытается донести до меня мысль, что я сплел в адский колтун пути, по которым бродят мое тело и сознание.