Сослан Черчесов - Повести и рассказы. Часть 2

– Всё в норме, – ответил Франц.

Дядя Руди уже обо всём договорился. На столике с анализами крови красовалась надпись – «чистая кровь». Такую же надпись Франц видел на руке у коричневорубашечников, когда они занимались погромами. Франц в то время работал в мясной лавке, подметал и стоял у кассы. Он навсегда запомнил, как двое перепуганных и оборванных детей, мальчик и девочка лет десяти, вбежали в магазин, как оглушённые, и с надеждой и страхом смотрели на него, на постороннего человека. Франц спрятал их внизу, в погребе, и велел сидеть тихо. Бритые парни в коричневых рубашках и армейских сапогах зашли в лавку. Зазвонил колокольчик.

– Тут двое выродков не пробегали? – спросил старший.

– Нет, – ответил Франц.

На рукаве у старшего красовалась нашивка «чистая кровь». Национальные патрули – подонки, прикрывающиеся яркими лозунгами, их всё чаще можно было увидеть на улицах в любое время дня и ночи, и горе тому, кто не успеет домой до комендантского часа.

29 декабря… Был бой, Франц лежал на снегу и старался не поднимать голову. Это было легко, он никогда её не поднимал, не высовывался. Пулемёт строчил как бешеный. «Ещё полчаса, – подумал Франц, – и нам всем конец, пулемёт рано или поздно доберётся до нас». Франц никогда не был самым сильным, или самым смелым, или самым лучшим учеником в классе, но неожиданно он встал и крикнул:

– Вперёд! За мной! – и, о чудо, все встали и побежали за ним. Это было как во сне, как будто это был не он, ему казалось, что он просто наблюдал со стороны.

Пулемёт в конце концов замолчал, Франц лежал в мёрзлом окопе на сырой земле, и ему казалось, что он умирает. Горячая тёплая струйка текла по груди, и красное пятно постепенно увеличивалось.

«Ну, вот и всё, – подумал юноша, – конец всему, конец войне, и мне». Франц уже закрыл глаза, но он услышал голос, женский голос. Казалось, говорили по-русски, но он не был уверен.

– Не добивай его, сам, гад, помрёт.

Но когда Франц открыл глаза, он уже лежал на носилках в полевом госпитале. Медсестра сказала, что ему очень повезло и произошло чудо, кто-то перенёс его с поля боя, и часовые подобрали его у колючей проволоки. Чей бы этот голос не был, но он или она спасли ему жизнь – ему, их врагу. Франц долго не мог уснуть от боли и от размышлений об этом.

2 Февраля… деревня Грошицы… Капитан приказал собрать всех жителей деревни и построить их на лобном месте. Солдаты быстро растолкали сонных и напуганных крестьян. Капитан приказал сжечь все дома, а жителей расстрелять. Солдаты хорошо выполняли приказы, нас учили выполнять приказы и маршировать, маршировать, как заведённые. Языки пламени отражались в очках Франца, очки запотели. Рядовой Линке сжал кулаки и старался не смотреть, как женщин и детей, мужчин и стариков ставят по линии, как в тире или на стрельбище. Он молчал, он слишком долго молчал.

«Все люди равны перед Богом, и я погибну с ними. Я не хуже и не лучше», – подумал рядовой Линке. В последнее время после ранения и госпиталя Франц стал тайным верующим среди армии сверхлюдей, сверхчеловеков.

Ему казалось, что это не он опускает автомат и становится рядом с ними, с чужими и незнакомыми ему людьми. Ему казалось, что это не он снимает повязку со свастикой с плеча и бросает на землю, в грязь, наступает на неё, сапогом вдавливает её глубже в грязь, где ей самое место. Капитан рычит на него, как раненый зверь, но Франц ничего не слышит, он как будто оглох. Маленькая смуглая девочка, дрожащая и хрупкая, отворачивается и прячет голову, прижимаясь к нему, ища защиту, ища спасение. Она так похожа на маленькую Агату. Франц кладёт ей руку на плечо, обнимает – это всё, что он может сделать. Маленькая цыганка закрывает глаза – правильно, девочка, не смотри. Франц не закроет глаза, он никогда не будет закрывать глаза, он прожил с закрытыми глазами слишком долго. Но сегодня он встретит смерть достойно, как мужчина. Не плачь, маленькая цыганка, никто из нас не заслуживает твоих слёз. Капитан командует, офицер опускает руку вниз, выстрелы, а дальше темнота, а дальше ничто. Голодное и беспощадное пламя поглотило деревню целиком, как чудовище, и только догорающие огоньки мелькали в стекле очков. Если бы кто-то мог прочесть по губам, то последним словом юноши, мужчины, солдата Франца Линке и просто человека было слово «Прости».

Франц Йозеф Линке… Ему был двадцать один год, он был младше, чем я сейчас.

Пожалуй, эти жжёные страницы и слова незнакомого мне чужого и далёкого человека были бесценным сокровищем. Горьким и честным, как лекарство.