Евгений Кузнецов - Цвет страха. Рассказы

Птиц пугались.

Так шли и шли. Светлее стало. Деревья узнавались – это была в основном ольха; а трава и кусты были теперь не просто трава и кусты, а крапива, малина. И каждый, сближаясь с соседом, видел: у того такое выражение, будто он прячется. И ещё сосед был на удивление мокрый, словно он падал животом в лужу, и не верилось, что и ты такой же. Впрочем, в сапогах давно хлюпало. И думалось наконец, что служить, однако, не вечно.

Шли и шли. Когда переходили большие поляны, то видно было, что небо уже голубое, что соседи теперь идут не цепью, а группами, по два-три человека, что говорят между собой, что курят, – так же, как и ты и как те, кто с тобой рядом.

Вышли в поле – и остановились. Стояли одни, смотрели по сторонам: подумалось, что заблудились. Но вот из лесу, и тут и там, по всей опушке, стыли выходить солдаты, одни совсем рядом, другие далеко. И было, наоборот, уже чуть досадно, что вокруг так много людей и каждый, вернее всего, испытывает то же, что и ты, и этим самым подтверждает в тебе то чувство, которое было словно невидимый для всех холодный предмет за пазухой, – страх, и хотелось как-то дать понять всем, что этого чувства в тебе уже нет: какой же страх на открытом месте?

Поле было не поле, а много полей: тут пар, тут яркая зелень всходов, тут дорога, а там хутор – как это здесь, в Белоруссии, наверно, повсюду. Теперь уж все разобрались по обычным компаниям. И на хутор, само собой разумелось, будет заходить та группа, у которой он на пути.

А хутора, оказалось, страшили.

В лесу опасность таилась за каждым деревом, за каждым кустом, но была она рассеяна: за каким кустом? К тому же в лесу у того, кто опасностью угрожал, был выбор: он мог встретить идущих враждебно, а мог и убегать от них. Теперь же вся опасность сгущалась в хуторе. Ведь он, тот, кто ищут, видит цепь издалека, понимает, что будет обыск, понимает, что бежать по полю бесполезно, и у него, значит, остаётся одно… И каждый, кто искал, думал за того, кого он искал, и придумывал для него выход. Может быть, всё-таки не одно остаётся у него, у того? Бежать, и верно, нельзя, но зато спрятаться можно понадёжнее. Надо же понимать, что те, кто тебя ищет, не будут в каждую щель заглядывать, потому что не догадаются, а ещё и потому, что страшновато заглядывать в самую-то тёмную щель. И психовать тебе особенно не надо. И палец не надо держать на спусковом крючке. Ну, поискали тебя, да и пошли своей дорогой, сиди себе да сиди…

И вот он, первый хутор. Дом, сарай, стог, высокие тополя. У крыльца – женщина. Спрашивают её – отвечает: нет, дома у неё никого постороннего нет и не было, солдата никакого тоже не видала, а в сарай – в сарае сегодня ещё не была… И вот он, сарай. Вот дверь в него. Надо войти. Но нас – трое. А троим в дверь не протиснуться. Да и для дела лучше, чтобы пошёл один, а двое в стороне остались для страховки. Так-то так. Но вот кто пойдёт – один-то?.. Я? А почему именно я? Правда, почему бы и не я? Но тогда – почему бы и не ты?.. И все трое шаг замедляют. Каждый вроде бы и готов вперёд шагнуть, но вдруг, дескать, другому больше хочется!.. И трое подошли к сараю одновременно. Остановились. Теперь дверь открыть – да и всех делов… Стоят. Автоматы направлены на дверь – но это как бы случайно, ведь они не взведены… И тут ледяной волной обжигает простое до тоски открытие: автоматы взводить поздно!.. Ведь он, тот, кто тут прячется, видел уже, что к хутору идут, слышал разговор у крыльца, видел в щель, что подошли к двери, и – ждёт… Ждут и трое. Чего-то ждут. Хотя какая разница, кто откроет дверь. Только тронь её, только дёрни затвор автомата – тот, который там, в сарае, надавит на крючок, да и поведёт оружие вот так, из стороны в сторону. А пуля, как известно, пробивает насквозь бревенчатые дома, не то что какие-то доски… Ура! Спасены! Это хозяйка сама пошла в сарай, постояла там, покрутилась, дескать, чего вы мнётесь, никого тут и быть не должно. Какая приветливая тётка!.. Нет – какая дура! Чего она суётся, ведь дверь трогать нельзя… Но главное – теперь можно уходить.

Полдень.

Солнце огромное и близко.

У Вовки и у Васи автоматы за плечами, стволами в землю, грудь нараспашку, рукава «хэбэ» закатаны до локтей, пилотки заткнуты под ремни; «зелёные береты» – так с пижонством говорят о себе солдаты в таких случаях. Даже у Андрюши автомат на плече и две верхние пуговицы расстёгнуты. Заходя на хутора, они открывают двери сараев пинком сапога.

Усталые, голодные. Несколько раз делали маленькие привалы, переобувались. Но так жарко, так хочется пить, что даже Вовке не курится. Зато он пустился в свои дерзкие рассуждения, как это иногда случается с ним. Пользуется авторитетом своего мнения как старший по званию, как командир и как симпатичный и самолюбивый малый, пользуется – и не скрывает этого.