Евгений Кузнецов - Цвет страха. Рассказы

…И вот однажды.

Юг?!..

Горы?!..

Да – барабан!

Настоящий?.. Или какой?..

И – с таким-то инородным жгучим акцентом.

Недалеко ведь от сам о й столицы, что среди лесов и полей, всей нашей бескрайней Родины!

Однажды в углу казармы, в плотном кружке чёрных стриженых голов, – забарабанил барабан…

Бан-бан-бан-бан-бан-бан!

Или как он, может, правильно называется?

Часто-часто-часто-часто!

Просто часто – и всё.

В тишине. В настороженной. Взволнованной.

Барабан у сидящего – на колене под животом и крепкие сжатые пальцы – сверху и сбоку.

Просто вроде бы и всего…

Зато – какой этот кружок у барабана плотный, слитый!

…Завёлся тот барабан – но оживал редко.

И редко кто из светлоголовых к тому кружку и в те минуты подходил.

Инструмент тот гласил – о чем-то… о чём-то…

Ясно о чём.

Этот Багоров – даже в среде своих черноголовых и карих – лишь что-то бормотал: кратко и скупо…

Иногда же – вдруг хохотал во всю огромную белозубую пасть! – Но тоже коротко, солидно.

Мал был очень ростом – последний в строю.

Голова огромная: угловатая, скуластая.

Лицом – симпатичный, как почти все южане, с блестящими маленькими глазками… курносенький… с тонкой аккуратной – умелой! – ниточкой усиков…

…И вот он, месяц за месяцем, стал бормотать всё громче и уже на всю казарму.

Также коротко – но неожиданно смело.

Даже, в конце концов, дерзко!

Прикажут ему выйти из строя – он шагнёт с наигранной широтой… и хахакнет как бы в смешной игре…

Очевидно было, что он попросту не понимает: как это так может быть, чтобы один человек другому человеку мог велеть стоять или шагать – всерьёз!.. а другой бы шагал или стоял – тоже всерьёз!..

Всем это было вроде бы просто забавно.

Но уже таилась в этих причудах какая-то странность и скрытность…

Наконец он всех командиров – от сержанта до майора – стал называть «министрами».

Сначала под нос…

Потом – прямо в глаза и упрямо!

…И – пошло-поехало.

Багоров… Багоров…

Багоров! Багоров!

Что ж – всем всё понятно.

Рядовым – потеха. Любому же начальнику – и чем выше он должностью и званием, тем очевиднее – страх, ужас, вплоть до краха карьеры!

Но раз в день воскресный…

Или это был у них, у южан, какой-то особенный день…

На самом свободном и открытом месте казармы, где всегдашние построения, – огромный образовался круг.

Громко, во всю свою природную – на тот миг далёкую! – громкость, бил-трещал барабан!

Как уверенно, как прочно!

Как крепко, понимающе крепко, забил в тёмные ладоши весь этот тесный черноголовый круг!

И… вышел Багоров.

Сам Богоров!

Хохот необычный в экзотичном том кругу привлёк всю казарму.

Вмиг громкий круг оброс светловолосой толпой!

Багоров – он, и без того статный, особенно тожественно и величаво выпрямился, вырос…

Вся казарма уже была в самом естественном и редкостном восторге!

Прибежал офицер, дежурный по роте, с красной повязкой на рукаве и в фуражке, пробился – вдруг по-детски улыбчивый! – в первый ряд толпы.

Барабан!

Барабан!

Как прорезавшийся, и неведомый, и красноречивый, язык!

Багоров – он, прямой и с вскинутым чёрным подбородком, развёл в стороны руки…

Как-то – опытно, умело!

Чуть опустил кисти с короткими, в черных волосиках, пальчиками…

Барабан!

Барабан!

Барабан!

Гром слаженный тёмных ладоней – как грозный грохот с недоступных гор!

Богоров!

Багоров!

Багоров!

Он – стройный, с распахнутыми руками и стоя на одной ноге… стал медленно подымать другую ногу перед собой…

Чуть согнутую ногу, в кирзовом-то сапоге, стал подымать, едва не падая назад, – всё выше и выше…

Со строгим серьёзным лицом! Сдвинув грозные чёрные брови к переносице!

…Всеобщий был в целом мире смех и восторг!

Не было ни казармы, ни части, ни забора с «колючкой»…

Был только солнечный и звонкий – накаченный людским духом и обжитый людьми – радостный Земной шар!

Земляк Багорова, с которым я больше, чем с остальными, дружил (я тогда писал стихи, а он считал себя похожим на Раджа Капура), сказал мне потом поясняюще азартно, что эти жесты Багорова были только одной малой частью их народного южного танца, лишь одним, характерным в том их танце, фигурой-па…

Объяснил это он мне и с гордостью, и с жалостью.

Да я и сам так, о коротком миге того танца, понимал – и тоже с жалостью…

Бездна, бездна – он, многоликий человек!

Для самого же Багорова тот день и то его выступление в новым для всей части – и славном! – качестве никак не повлияли на его дальнейшее «прохождение службы».