Николай Зайцев - Тайна Утреннего Света

Проснулся Царёв засветло, мысли роились в похмельной голове, и что-то хотелось припомнить приятное и оно прояснилось – чемодан с деньгами. «Может, приснилось, – подумал он. – Такого наяву не бывает». Ему, как и всем людям творческого умосклада, снились по ночам яркие, подчас жаркие сны, где он, неудачник по жизни, пребывал в фаворе у публики, смеялся над редакторами, целовал красивых женщин, поклонниц своего таланта. Снилось желаемое, а в жизни всё происходило наоборот – он страдал. Иногда доходило до проклятий тех дней, когда он начал писать и до нынешнего времени, в котором он совершенно потерялся, где новые течения писательского искусства смыли старые классические направления в литературе, надсмехались над добрыми старыми традициями книгоиздательства блестящими обложками современных бестселлеров, если, конечно, это пошлейшее печатное хамство соответствовало такому названию. На этих глянцевых фолиантах красовались голые бабы, убойного вида мужики с пистолетами в руках, текст обнажал несдержанность сексуальных фантазий, перемежающихся с насилием и жестокостью. Слово «гламур» стало означать потребительский вещизм, хотя изначально читалось, как «духовная роскошь». Многие женщины стали именовать себя стервами, почитая в этом слове роковые для мужчин свойства, но, никогда, даже мельком, не заглянув в словарь Даля, где это слово означает – падаль, с облезшей на боках шерстью, видом которой можно привлечь лишь стервятников. Всё переиначилось – писательская наглость и низменные пороки героев обозначились вершиной творчества. Творческие союзы, захваченные средненькими графоманами, отвергали талантливую личность, как несоответствие своему духовному уродству. Либералы различных мастей проповедовали свободу всех и от всего. Несогласие с сумасшествием толпы явило в дом Царёва нищету, в коей он и прозябал, предпринимая редкие попытки напомнить о своём творчестве редакторам уцелевших журналов. Всюду и везде делалось всё, чтобы лучшие традиции прошлого обратить к народу отражением кривого зеркала – в смех. Но тут, вдруг, а может, всё-таки приснилось? Если чемодан с деньгами, правда, то. А что то? Ведь у него, наверняка, должен быть хозяин. Но сначала нужно проверить. Он сунул руку под кровать. Есть. Что-то глянцевое и холодное как страх, коснулось пальцев. Этот страх перемешивался с восторгом. С деньгами можно будет издавать свой журнал, и печатать произведения тех авторов, которые не изменили классическим формам выражения отношений общества и человека. Не согнулись под навалившимся спудом бульварных изысков литературы нового времени. Хотя какое оно новое это время? Время всегда одно. Оно неисправимо течёт. Вот только в этом времени живут разные люди. Одни творят, другие юродствуют. Нынче в победителях уроды, которые желают уравнять с собою всех остальных. По случаю хаоса в душах людей это им удаётся. И потому нужен печатный орган, проповедующий идеалы в пику либералам, взявшим в полон прессу, телевидение, прославляющих человеческий срам, мерзость, хохочущих над всем, что ещё осталось нетронутым в светлых чувствах взаимоотношений в обществе и искусстве владения словом. Царёв поднялся, заполз под кровать и вытащил чемодан. Открыл – и при утреннем свете зелень американских банкнот показалась изумрудной. Что же теперь делать? Слишком много денег, чтобы считать их просто обронёнными. О деньгах у него имелось неясное представление – если они находились, то всегда немного, чаще отсутствовали вообще. И потому невозможно становилось убедить себя, что найденные сокровища могут принадлежать ему, Царёву. Звучная фамилия давала право на эдакую роскошь, но он давно привык к этому слову как к издёвке над своим тишайшим существованием. Непреходящая нищета уже сделала своё дело – многое в жизни перестало казаться безнравственным, и только работа над написанием романа возвращала его мысли к высоким категориям Господней морали, и он с трудом продвигался под уклон от пути раннего родительского воспитания. Деньги показались тем спасением, которого он ожидал от славы, что вознесётся к нему после публикации в печати последнего, и, как казалось, лучшего произведения. Но рукопись томилась в столе, пухла добавлениями, исправлениями, пока только собственными. Ни один редактор не взялся серьёзно просмотреть текст, а если и брались, то мимоходом, с обязательной припиской при возврате: «Осовременить события, больше движения». Будто в настоящем напрочь отсутствует прошлое. Нужно забыть всё, чтобы насладиться действительностью. А деньги в чемодане – они реальность или же мучительный призрак полуголодного воображения? А если кто-нибудь явится за своим богатством. «Возьму сто долларов, обменяю, отдам Матрёне долг, куплю продуктов и буду ждать визита. Хозяин должен найтись, но за сохранность имущества я заслужил малую толику благодарности», – решил Царёв, выдернул из пачки купюру, внимательно взглянул на портрет президента Америки, закрыл чемодан и задвинул его обратно в укрытие. После этого чисто выбрился, надел свежую рубашку и отправился на рынок. Деньги как-то уж очень незаметно спрятались в кармане брюк, и по дороге он неоднократно проверял их наличие. В обменном пункте, к удивлению Царёва, не придали должного значения сделке. Обменяли и всё. «Видно много валюты водится в карманах наших граждан», – к месту подумал Царёв. Потом он покупал всякую всячину бездумно, бестолково, не торгуясь, и отправился домой с двумя большими сумками, не забыв, однако, прихватить две бутылки водки, ещё не зная зачем, но, желая отметить неожиданный праздник. Соседка с благодарностью приняла оплату долга и, похоже, была рада перемене в жизни Царёва. В гости он пригласил всё того же сторожа из магазина, и после пары стаканов водки разговор принял философский оборот.