Николай Зайцев - Тайна Утреннего Света

– Откуда вам известен читательский спрос? Так уж он предсказуем, как вам кажется? – задал вдруг Царёв дерзкий вопрос.

– Ну, знаете ли. Мы с вами не о лошадях говорим, а о литературе, – редактор обиженно закусил губу.

– Кони тут ни при чём, но ведь попробовать можно? Никому неизвестно, что формирует публичное мнение, – пытался отстоять свою позицию Пётр.

– Мне известно. И чем услаждать разум народа тоже решать мне. А вы ступайте, любезный. Есть ещё в городе пара журналов, может быть, там поймут ваши гениальные мысли. А я, извините, не понимаю, как можно в наше время использовать средневековый язык для свидетельства событий и поступков в них, не относящихся ни к какому времени. Даже в королевских дворцах туманного Альбиона давно не происходят события, свидетелем которых вы оказались. Королева выходит к своему народу в короткой юбке. А вы руки своим бабам целуете. Интеллигенция вшивая. От своего лапотного мира отвернулись, во дворец не попали. Так и болтаетесь, как в проруби одна вещь. Прослойкой назвались. Между чем? Высшим и низшим миром? От сохи ушли, высоколобые вас не приняли, там без вас всё известно. Интеллигенция – паршивая овца – от родного стада отбилась, а к холёным, да умным особям пристать вшивость ваша не позволяет, неуживчивость. Болтовня и ересь – удел безродных и беспородных индивидуумов. Ума много, да корни гнилые. Вам ни власть, ни народ не нравятся. И никого слушать не желаете. А как же, ведь вы умнее и тех, и других. Всех свергнуть хотите, а кто вас болтунов кормить будет? Вы – это вечная оппозиция всему на свете, – Фаерфас от напряжения высунул язык и как бы забыл о нём на время. Царёву показалось, что на языке у редактора появился чертёнок, ухмыльнулся и исчез за тут же закрытым ртом. «Господи, галлюники начинаются. От голода. Надо уходить», – он поднялся, но сразу же сел, закружилась голова.

– Приходите, любезный Пётр Петрович, когда появится нечто, куда можно будет окунуться с головой и почувствовать страх, радость и мелкое дрожание колен. Теперь у меня много дел. Сами видите, – он указал на кипу бумаг, лежащую на столе. – Пишут все, а читать один я. А за интеллигенцию простите, это не совсем про вас.

По пути к своему дому, что ещё с середины теперь уже прошлого века врос в землю на самой окраине города, Царёв заглянул к Матрёне Ивановне и спросил в долг банку молока, пообещав рассчитаться при первом же получении денег. Соседка вздохнула (писатель уже изрядно выпил молока в кредит), но продукт выдала, присовокупив полбуханки отменного ржаного хлеба. Такова женская натура – жалеть мужиков без спроса, просто так, авось сгодится, да и без надобности тоже. На подходе к дому встретился знакомый сторож продуктового магазина и пригласил выпить водки. Царёв согласился, и они отправились в сторожку.

– Уважаю поэтов, – заговорил хозяин, наливая в стаканы. – Они хоть и врут всё, но честно, без обмана. А политики говорят одно, думают другое, делают третье – никак не угадаешь. Нынче зарплату дали, – объяснил свою щедрость сторож. – А ты, сколько получаешь, Петрович? Слышал, писаки лопатой деньги гребут.

– Кто-то помногу берёт, остальные наблюдают, – мрачно ответил Царёв.

– Э-ээ, да ты не в духах сегодня. Давай-ка, поправься, – и сторож выпил. Царёв сглотнул водку, и она огнём разлилась по пустому желудку. Изнутри что-то задрожало, потом потеплело в спине, жаром взялся затылок, и он опьянел.

Совсем хмельной, прижимая к груди молоко и хлеб, продукты теперь уже завтрашнего дня (он неплохо закусил в гостеприимной сторожке), Царёв уже подходил к дому, как вдруг запнулся за какой-то предмет и едва не упал у калитки, ведущей во двор. Он поставил банку на землю, уложил сверху хлеб и ощупал чемодан, который и стал препятствием на его пути. Осмотревшись, и ничего не увидев в наступившей темноте, он поднял находку и отнёс к дому, поставил на крыльцо и вернулся за будущим завтраком. Кое-как отворив двери (хмель всё больше лишал его сил), он всё-таки внёс в дом найденное и взятое в долг имущество. Присев на стул, стоявший у аккуратно застланной кровати, он тупо уставился на чёрный чемодан, поблёскивающий кожей, как срез антрацита. Замки чемодана оказались закрыты, но пьяное любопытство от безуспешных попыток открыть незнакомый объём усилилось, и он применил кухонный нож. Когда блестящие запоры были, наконец, сорваны, и чемодан, упав на бок, открылся, Царёв мгновенно протрезвел. Взорванная полость взглянула на него пачками зелёных долларовых купюр. От страха прояснившегося разума он захлопнул крышку, огляделся, зачем-то подошёл к окну, выглянул за занавеску и увидел тьму, из которой недавно появились он и деньги. Затолкал находку под кровать, одетым улёгся на постель и заснул неожиданно быстро и глубоко.