Артем Северский - Воскресные призраки

Ничего больше не надо. И никого.

Курила. Ждала.

«Нива» подъехала минут на двадцать позже обычного. Из неё вышел Щербинин, направился к калитке. Александра сидела неподвижно, положив на колени руки и мерно выдыхая пар. Встала и пошла в сарай – он за ней. Александра открыла дверь, Щербинин вошёл, взял оба ведра, снял с них марлю, понёс к машине. Александра побрела за ним смотреть на его уверенные во всём движения: как Щербинин, этот мужик без возраста, при помощи воронки переливает молоко в свои канистры, как закрывает их крышками, закручивает плотно, ставит в багажник «Нивы», достаёт деньги. Александра шмыгнула носом, беря бумажки, спросила:

– Дак чо там, как вообще?

– Да так же. Как же ещё, – едва разборчиво ответил Щербинин.

Ну и замечательно. Александре не очень и хотелось вникать в подробности. Любопытство к чему бы то ни было она потеряла давно. Было ли оно вообще, пойми.

Передав ей вёдра, Щербинин махнул рукой, забрался в машину и уехал. Александра постояла и двинулась обратно. Шагнула в калитку, закрылась на крючок, поставила вёдра в сарай. Вернулась на скамейку у стены под окном: очень ей нравилось просто сидеть и слушать, как шумит ветер, бегущий по белому полю. Когда вьюга, сидела Александра, пока не коченела совсем, когда летний дождь, сидела, пока не становилась вся мокрая, тогда и шла домой. И если не на улице, то у окна занимала место: опершись на пухлые предплечья, смотрела вдаль, словно стремилась найти там себя саму, прежнюю, которая бежит зачем-то к холмам и обратно. Вот только зачем бежит – тут вопрос. Наверное, с молодостью наперегонки соревнуется. И без толку. Умчалась та на своих вечно молодых ногах.

Закрыв глаза, Александра увидела ярко-жёлтые одуванчики, усеивающие поле. Куда ни посмотри ― весь мир в одуванчиках.

Александра открыла глаза и уставилась на низкое серое небо.

Летела птица: быстро, ровно, словно у неё где-то куча дел.

Через час к воротам подъехала, раскидывая снег, большая чёрная машина. Александра вышла на крыльцо. Из машины выскочила племянница Вера, из задней дверцы вытащила пухлый магазинный пакет, подошла к калитке, открыла. Верин муж, выбравшись наружу, стал дышать, запрокидывать голову, немного погодя закурил сигарету. Вера пересекла двор, по-хозяйски осматриваясь, и кивнула Александре. Та кивнула в ответ. Племянница взошла на крыльцо, Александра посторонилась, чтобы пропустить её в дом, и та шагнула широко, топнув сапогом. Александра поплелась за ней, а когда вошла, увидела, что Вера обосновалась за кухонным столом и, сняв шапку, расстёгивает пальто: после машины жарко, в доме тоже. Лицо Веры покраснело. Указав на пакет, водружённый прямо на стол, она сказала:

– Продукты тебе вот.

Александра села на табурет в углу, Вера почесала шею. Верин муж вошёл в дом, а потом возник в дверном проёме и встал, осматриваясь, сунув руки в карманы.

– Ну, чего надумала? Надо продавать. Ну?

Александра опустила глаза, разглядывая полосатые половики. Она не собиралась продавать, а Вера настаивала. Третий раз за месяц приезжает: всё даёт время на раздумье. Александра не любила своего младшего брата ― племянница была вся в него. Её тоже не любила.

Вера опять за своё:

– Нам позарез деньги нужны. Кредит выплатить. Как раз бы вышло погасить остатки и чуть сверху. Тебе чего? Живёшь тут одна, как сова. А в городе-то лучше в сто раз. А мы не хотим брать другой кредит для погашения этого: мы что, дураки какие? Ха, – голос Веры превращался в почти неразборчивое бормотание, – у тебя спина больная, ты можешь свалиться в любой момент и не встать. Чего тогда? А там будет тебе отдельная однокомнатная, бесплатно, заметь, дарим, пенсию туда переведёшь, и никаких забот, всё под боком: магазины, аптека. Тебе семьдесят два уже ― пора за ум взяться, тёть Саш. Вижу, надумала! – Вера хохотнула, словно наконец получила нужный ответ.

Александра думала, конечно, но, чтобы надумать , как того хотела Вера, – нет, не случилось. В город ей дороги нет. Всю жизнь тут, до конца.

Покачав головой, Александра продолжала смотреть в пол. Вера злилась, обращалась к мужу: вот, мол, смотри, говорила, что не станет, упрямая. Тот молча кивал, сомкнув брови.

– Сейчас надо продавать, пока дом ещё крепкий и корова молодая. Отдельно про неё договорилась, за цену хорошую.

Раздражённая племянница хлопнула себя по коленям. Снова начала живописать прелести городской жизни с удобствами, особенно напирая на туалет и ванную. Александра прикрыла глаза: спит сидя странная пузатая старуха. Представилось ей поле: одуванчики и зелень, конечно, хороши, и приятно, когда голые ноги травинки щекочут, покалывают, но зимой, накрытое снегом, оно лучше. Словно громадный белый лист. Хочется написать на нём нечто особенное, сокровенное. Александре нравилось думать, что однажды прилетят сюда птицы, много-много, и сядут на белое поле, и по её желанию выстроятся в буквы и слова.