Илья Беляев - Темница

– Сильно-сильно?

– Сильно-сильно! – дядя снова посмотрел на меня и заулыбался, – и будет вас столько человек, что вас можно будет семьей назвать.

– Но мы же тоже семья: я, ты и тетя.

– Мы тоже семья, но маленькая семья, а ты же большую хочешь? Ну, хочешь ведь?

– А зачем большая? Ведь хорошо даже, когда как у нас.

– Но сейчас ведь тебя мы любим, а нас всего двое. А будет, ты сам посчитай, – к этому моменту он подошел ко мне, взял мою маленькую ручку и начал загибать мне пальчики, – жена тебя любит – это один пальчик. Детки твои тебя тоже очень любят – это еще два пальчика. А потом будет так, что и внуки появятся, а они-то очень-очень своего дедушку будут любить! Это еще два пальчика, – у меня уже был сжат кулачок, – крепко сожми кулачок! – я сжал, что было сил в маленькой детской ладошке, – вот такая у тебя будет крепкая семья. Много пальчиков в кулачке уже, а не два всего! – мне нравилось то, о чем говорил дядя, ведь всегда приятно, когда тебя любят столько много человек, – и вот такой большой семье надо будет где-то жить! Будете жить в этом доме, – он поднял взгляд наверх, указывая на дом над нашими головами, – и вот когда семья твоя будет расти все больше и места станет мало, вы нас с теткой твоей в такие ящики и положите спать – для этого они и нужны.

Он отошел от меня, и снова принялся за работу. Я несколько минут думал, не разжимая кулачка. Потом спросил:

– Дядя, а почему ты не посчитал вас с тетей? Вы разве меня не будете любить?

– Конечно, сыночек, мы будем тебя любить как и прежде, так же сильно, даже не сомневайся! Просто когда мы будем спать в этих ящиках, мы уже не сможем помогать тебе сжимать кулачок. Но ты все равно будешь знать, что мы все еще тебя любим как и раньше.

Я всегда считал себя виновным в их смерти.

Я виноват в том, что однажды притащил того несчастного щенка домой. Тетя боялась собак до крайней степени. Она так сильно любила меня, что решила бороться со своими страхами и не запрещать мне заводить животное. Но ее страхи были не беспочвенны. Она сама родилась раньше срока из-за того, что на ее беременную мать напала такая же немецкая овчарка. Начались преждевременные роды, в ходе которых ее мама умерла. Это сейчас я понимаю, какую ужасную ошибку совершил, заведя этого пса. Какую боль я причинял тете своим поступком, ведь она постоянно, глядя на этого пса, видела в нем убийцу своей матери. Со временем, она начала привыкать к псу, который рос как на дрожжах. Подкармливала его, гладила. Даже полюбила его. Но несмотря на это, все, что связано с собакой, она делала с какой-то осторожностью, опаской. Может, это говорили в ней не до конца переборотые страхи, а может она интуитивно предчувствовала что-то…

В один прекрасный день, вернувшись с магазина, я не нашел тетушку ни на кухне, ни в своем любимом кресле. Я точно знал, что дядя работает, как обычно, в подвале. Она, наверное, понесла ему поесть. Дверь оказалась приоткрыта. Сначала я ничего плохого даже подумать не мог. Знаете, если кто-то говорит, что человек сразу же что-то начинает подозревать, ну прямо вот чувствовать – вранье. Когда действительно происходит что-то плохое, человек даже подумать о самом страшном не может, ведь это не укладывается в повседневную жизнь. Поэтому люди не могут месяцами поверить, что кого-то из близких больше нет. Я спросил в зияющий проем подвала: «Есть там кто?» – но ничего, кроме радостного лаянья пса, который услышал долгожданный голос хозяина, не было слышно. Значит, тетя снова посадила пса в подвал, чтобы он ей не мешался и не разносил грязь по дому, пока она убирается. Теперь все стало на свои места. Значит тетя, скорее всего, убирается в одной из комнат на втором этаже. А дядя, наверное, снова уехал договариваться насчет досок.

Я остановился на последней ступени, когда на меня выскочил радостный пес. Он прыгнул на меня, я начал его чесать и гладить, пока не увидел, что он меня пачкает. На моей рубашке были пятна чего-то багрового. Значит, этот пес опять разлил пропитку для дерева, и нужно было срочно убрать в подвале, пока дядя не увидел. В подвале горела тусклая лампочка, к свету которой очень сложно привыкнуть глазу, и, напрягая зрение, я пытался осмотреть подвал. Но свет не мог гореть, когда там никто не работал. Чем четче становились предметы вокруг меня, тем ближе подходило осознание, что что-то не так.

Спустившись до конца, я встал в лужу чего-то липкого. Теперь я уже не был так уверен, что это пропитка. Огромная лужа. Огромная багряная лужа. Шкафы, инструменты, станок, стол – и она посреди комнаты. Но никого не было. Смущал только огромный рваный мешок, стоявший в углу, и выглядывавший на меня из-за большого столярного стола. Я подошел ближе. Сердце почему-то стало яростно колотиться. Еще ближе. Я чуть не упал в обморок. Это был не мешок. Это была спина моего дяди.