Александр ПИС - Черновик. Но это неточно

Все, чего я хотел – не становится навязчивым самому, ведь толстую шкуру я наращивал постепенно, болезненно. И я бы точно не хотел быть причиной ощетинивания наивных душ, таких же, одной из которых когда-то был я сам. Хотя есть у меня история, которая сама за себя говорит… Однако об этом не хочу сейчас вспоминать… Вероятно, позже…

*

Меня всегда отличало чувство меры: я знаю, что такое «достаточно». Однако навязчивые люди растягивают эту грань, выгибая попадающих к ним людей в неведомые дуги. Я раскачиваюсь от «не надо совсем» до «невозможно остановиться». Любая из этих крайностей убивает меня, убивает мою надежду на искренность и подрывает мое равновесие.

И все ради чего! Чтобы люди вгрызались в мою жизнь? Чтобы я стал зависимым от них? Или чтобы они зависели от меня и требовали моего участия! Я сам боюсь становиться навязчивым. Уж слишком больно это бьет по судьбам людей. И мне кажется порой, что не настолько мы нужны друг другу, чтобы перебегать дорогу, а затем копать яму своим участием и припорошить ее поверхность «неравнодушием».

Мне стыдно за то, что я порой отталкивал неравнодушных людей, посчитав их навязчивыми. Я сразу ставил преграду «не надо…» между нами. И лишь единицы смогли просочиться сквозь мои грабли, а кое-кто поломал их зубцы. Мне сложно представить, чего это им стоило, да и ради чего вся эта игра. «Этическая игра»! Нет, вряд ли. Не политика, не примерка сил. И точно не игра ради игры. Этикой от этих игр не веяло и вовсе. Здесь срывались все мои ухищрения и приемы, пресекались на корню и били по болевой. Я оказывался голым среди толпы, безоружным в разгар войны. И безнадежно погрязшим в отражении атак этих неравнодушных. Я словно Дон Кихот, бился с ветряными мельницами, хотя я единственно чувствовал дуновение ветерка, без намеков на сами мельницы или какую-либо реальную угрозу. С кем же я бился тогда! Да еще и столько сил потратил: переживал, просчитывал шаги, пытался предугадать удары, чтобы нанести контратаки. И в конечном итоге, я просто выдохся. Не оставил в себе сил сопротивляться влиянию, подобравшемуся с самого неприкрытого фланга, именуемого доверие . Доверие – тонкий клинок, вонзившийся в мое сердце по самую рукоятку, и стоит руке, которой я доверяю, выпустить это холодное оружие, как кровь хлынет из моего тела и унесется на встречу потокам Стикса…

Вот чего стоило однажды не разглядеть неравнодушного по своей природе человека.

Как же так получилось, что среди моего дня я вдруг вспомнил о Друге, который мне казался навязчивее любого кошмара во плоти. Как так получилось, что он пробрался в мою душу сквозь ловушки и капканы, которые я расставляю почти всю жизнь от непрошенных гостей. Что же за диковинный зверь этот Друг!

«Со мной ты пройдешь все стадии принятия, тебя даже может на это хватить, и не на один раз, и все-таки ты рискуешь принять меня, так и не поняв».

В моей жизни и раньше случалось, что я подсаживался. Конфеты, книги, кофе… пресыщался, забывал, обращался к ним снова. Может быть, потому я не пробую чего-то нового: боюсь подсеть. А друзья считают меня заложником привычек, или как они же тактично отзываются обо мне вслух – «консервативный». Может, я только потому с такими друзьями еще общаюсь и не расстаюсь: привыкаю или подсаживаюсь, а понять, без особого анализа на тему – что же нас свело или будет еще удерживать вместе. На том и живем…

Есть у меня один друг, который выделяется на фоне даже особо уникальных экземпляров среди моих друзей и товарищей. Я хотел бы описать как можно проще наше взаимодействие, да только он бы сказал «куда проще – итак все понятно – друзья же», однако для меня не все так просто в человеческих отношениях. Понять этого моего друга не могла бы и сама природа, создавшая его то ли в насмешку, то ли в наказание окружавшим его людям , по его же собственному выражению. По воле судьбы или из-за чьего-то неиссякаемого упрямого желания не оставлять человека за бортом своей жизни, он оказался на особом месте для меня, и я действительно признал его как друга, как Друга с большой буквы. До него смертные никогда не подходили к обители моего доверия настолько близко и настолько скоро, как умудрился мой Друг. В нем не чувствовалось авторитета, который проповедует знакомые всем истины с трибун, в нем также не было располагающей теплоты тактичного человека. Однако было в нем что-то – и точнее я не скажу, что нужно было тем людям, которых он выбирал в свою судьбу.