Александр Морозов - Московский Джокер

Перешагнет, да и вся недолга, тем более, что присмотревшись, он заметил, что руки у фигур были прикованы наручниками к капитально укрепленной в полу дубовой скамье.

Он не спеша подошел к громадным мужикам, больше походившим на запаленных медведей, чем на людей, и уже собирался, было, переступить через них.

Но в это время поднял голову один из них и сказал другому:

– Ты смотри, да ведь это тот самый, гнилой.

И заплел своей ногой-бревном ноги Блэквуда.

Блэквуд упал и начал бить рукояткой пистолета по обвивавщим его чудовищным конечностям.

Патроны были расстреляны по Джокеру, и пистолет превратился всего лишь в холодное оружие.

Но уже к Грише-маленькому присоединился, а точнее, присоединил свои ноги братка, который перехватывал теперь Блэквуда поудобнее за грудную клетку.

Раздался треск костей, и из горла Блэквуда вырвался ужасающий крик, вместе с которым он и простился с этим своим земным существованием.

От дачи бежали люди. Но какое все это уже имело значение? Братаны рассудили, что раз гнилой, с которого и начались все их незадачи, сам появился перед ними из-под земли, то это знак. И не о чем тут и говорить.

Алекс шел сначала по щиколотку, потом по колени, а временами и по пояс в какой-то странной субстанции.

Освещение почти отсутствовало. Так, какое-то серое свечение. Скорее, блики. Или вообще, игра утомленной сетчатки глаза. За ноги действительно все время задевали какие-то твари. Сначала он энергично отшвыривал их в стороны, но через несколько часов пути просто перестал обращать на них внимание. Воздух, которым он дышал, состоял из неповторимого настоя теплой трупной гнили, тысячелетней безнадежности и смеси всех боевых отравляющих веществ войск НАТО, бывшего или будущего Варшавского Договора и разных прочих шведов.

У него от природы было уникальное чувство времени, к тому же укрепленное непрерывными тренировками во время учебы в Училище. И все-таки внутренние часики тикали где-то часов шестьдесят, то есть двое с половиной суток.

Затем он превратился уже в космонавта чистой воды, да к тому же вышедшему из корабля в открытый космос. Он просто делал свое дело, то есть вытягивал ногу из сомнительной жижи, вытягивал ее вперед, чтобы перенести на нее тяжесть и иметь возможность проделать все то же самое со второй.

Чем он дышал? То есть во что превратились его легкие, щеки, глаза? Об этом он не думал.

Может быть, давным-давно обглоданы ступни? Может быть.

Но суставы держали, значит, можно было двигаться дальше.

Но всему приходит конец, а значит – неизвестно уже, через сколько дней его существования в состоянии невесомости, – пришел конец и его заводу.

За что-то он там зацепился правой ногой. Потянул ее посильнее, чтобы освободиться. Но не удержался, утратил равновесие, и, теряя сознание, рухнул вперед по ходу движения.

Но от острой боли сознание тут же вернулось к нему, потому что, падая, он ударился грудью о какое-то деревянное ребро. Это был борт лодки. На шоке от удара он еще успел столкнуть ее с мелководья, завести на стремнину и только тогда самому перевалиться через борт и отключиться. Лодку несло по течению под неизвестными небесами, если это вообще можно было назвать небесами, по неизвестного состава реке, в окружении газов и испарений немыслимого состава, разве только если согласиться, что они вырвались из самых глубинных областей планеты.

На дне лодки лежал человек, больше похожий не то что на сорока, а даже и не на девяностолетнего мужчину, а скорее, на мощи, которые пролежали в святой обители лет этак четыреста.

Наконец, или лучше сказать, однажды человек очнулся.

Пришел в себя. Возможно, этому способствовал изменившийся к лучшему состав атмосферы.

Алекс – а он все-таки не забыл своего имени – приподнял голову и оглядел берега, вдоль которых несло лодку. Берега отдалялись, а лодка, утрачивая целенаправленное движение, стала закручиваться и вращаться на месте, как сухой лист. Посреди озерца, в которое превращался здесь поток, стоял небольшой остров, скорее даже отмель. На берегу отмели, к которой понемножку относило лодку, сидел крупный мужчина, с круглым, слегка лоснящимся лицом. Алекс узнал Наставника и, не дожидаясь, пока лодка причалит к берегу, вышел из нее и пошел к нему по воде, которая, впрочем, доходила здесь ему только до колен.

Да, пусть туман, пусть клочья сероватого тумана, но небо было уже небом. А туман – он ласковый. Алекс уткнулся в грудь Наставнику и, весь дрожа, прижался к его плащу.