Анна Клеймёнова - Красная скорбь

– От тебя никакого толку на дежурстве, иди спи. Слёзы вытри и иди тихо, – Антон перевесил автомат на плечо. Микита смотрел на него, как на привидение. – Если завтра лучше не станет, соглашайся с Биджо на палец.

Первого боевого задания у Лаптёнка ещё не было. Значит, ещё есть шанс не остаться в Афганистане навсегда.

Дома Микита любил ночи, казавшиеся ему бесконечными: бессонные, пахнущие весной, теплом и дешёвым разбавленным пивом из соседнего магазина. В одну из таких ночей он впервые остался с девушкой. До сих пор не рассказал друзьям со двора, что даже не успел как следует во всём разобраться – постоянно боялся, как бы мама неожиданно не вернулась с суточного дежурства в больнице.

Ему хватило и прошлого раза – когда она почувствовала на кухне не успевший выветриться запах сигарет.

В майской темноте, заедая подкатывающий сон остывшей сарделькой, Микита сидел на диване у своего друга и убористо выводил на исписанных тетрадных листах ответы к завтрашней контрольной. «Ещё десять вопросов осталось повторить, может, ну их нафиг, а?», – и сразу же возмущённая история почти уснувшего прогульщика-Николы, как в прошлый раз он выучил все задания, кроме одного, «и догадайтесь, мать его, какое попалось!».

Эта ночь не была похожа ни на одну из минских.

В обрывках нескончаемых снов Микита пытался убежать то от красного пыльного урагана, то от рычащего танка (таких огромных, наверное, и в жизни не бывает), то от чудовища с обожжённым красным лицом: последний раз он видел похожего у друга на кассете с ужастиками. Как раз за пару недель до отлёта.

Ураган-танк-обожжённый подкрадывались совсем близко, хватали за ноги, за горло – и земля выскальзывала из-под ног, с треском разваливаясь где-то далеко внизу.

Микита просыпался – или ему казалось, что просыпался, – делал несколько глотков остывшего майорско-антошинского чая, вытирал влажное лицо ладонями и снова прятал голову в разбросанные по столу локти. Он всегда догадывался, что школьное умение засыпать прямо за партой пригодится быстрее, чем все эти мудрёные формулы.

К утру (в комке разбросанных далеко друг от друга мыслей Микита успел прикинуть, что наступило утро – стало слишком душно) кошмары прошли.

Рёв ветра, шум танковых моторов и хрипое кряхтение изжаренного в огне монстра растворились в противно трещащей за головой тишине.

Микита проснулся в темноте, но сразу понял – он дома.

Без света не видно ни открытого окна, за которым почему-то брызжет чёрный снег; ни висящих за книжной полкой часов – хотя ясно, что они уже и не ходят, – ни замеревшего холодной шерстяной кучей кота, забравшегося на спинку дивана.

Последний раз Микита чувствовал себя также плохо, когда поспорил с выпускниками, что может выпить сколько угодно водки и не запьянеть – потому что подслушал недавно, как дед делился с соседом «рабочим советом трезвости, ну, честное слово, от бабки только так спасало, царствие ей Небесное».

Ещё неизвестно, от чего на утро было хуже: от стыда за прошедшую ночь, от тяжёлой головы и дрожащих коленок или от усталого маминого: «Значит, это ты у меня так вырос?».

Только в тот раз было солнце. От него, конечно, хотелось спрятаться под одеяло с головой, но оно было, и значит, всё позади – а сейчас непонятно: то ли ночь, то ли вечер, то ли раннее зимнее утро со снегом, пахнущим пеплом.

Микита сел на диване. Из коридора лился тусклый жёлтый свет, больше похожий на мутное старое пиво, чем на белые вспышки ламп. Из тишины пробивались чьи-то знакомые голоса – но слишком далеко.

Микита потянулся к выключателю – он не слушался. Похоже, провода перегорели – такое уже было недавно. Они с папой всю ночь тогда провозились, а мама подбадривала «своих работничков» печеньем.

Дышать всё сложнее – как будто что-то тесно жмёт в груди. Микита опустил голову вниз: нарядная форма. Не та, которую обещали в служебке, а напоминающая какую-то из кассетных боевиков – то ли про прошлое, то ли про будущее – и жутко неудобная.

Как кокон.

Искрящиеся смехом голоса приближались в темноте. Наверное, какой-то праздник. И, наверное, Миките сильно попадёт, если он так и не сядет со всеми за стол и не сыграет на гитаре несколько маминых любимых песен, пока все будут подпевать, чокаться пузатыми рюмками, а, может быть, даже плакать.

Гитары на её привычном месте тоже не было. Только залитый чёрными вспышками ковёр на стене и сползшее с дивана покрывало – попадёт же от мамы.