Анна Клеймёнова - Красная скорбь

Антон разглядел дрожащие в темноте плечи. Услышал сбитые, как будто захлёбывающиеся вдохи и выдохи. Наверное, кто-то из недавно прибывших. Остальные уже устали бояться.

Фигура часового пошевелилась. Антон нахмурился и ускорил шаг: подрагивающие то ли от страха, то ли от нетерпения руки дежурного приподняли автомат и приставили куда-то к подбородку. Всхлипывания на несколько секунд усилились.

Антон в армии почти всю жизнь: он умел бесшумно ходить и хищно выныривать из-за плеча, выбивая из рук оружие. Часовой испуганно вздрогнул и скользнул рукой к ножу в кармане. Этот ещё ничего – некоторые закрывали лица руками.

В едва заметном свете тусклых звёзд Антон рассмотрел молодое красивое лицо, грязное от красно-серой горной пыли и поблёскивающее от размазанной по подбородку влаги. Этот из новеньких – белорус, кажется.

– Какого хрена ты творишь? – кто-то говорил, что лучше бы Антон кричал и брызгал слюной, как некоторые его товарищи. Но он слишком редко повышал голос, и единственное, что выдавало его клокочущую злость – дёргающаяся среди бугорков шрамов жилка над искалеченной бровью. Наверное, не лучшее, что может увидеть солдат посреди ночи.

– Виноват, майор Св… Клочков, – часовой прикрыл рот тыльной стороной ладони и громко втянул воздух носом, стараясь избавиться от предательской дрожи в голосе и в лице.

– Тихо, – Антон положил автомат в сторону. – Кто вас в учебке оружие держать учил? – раздражённо сплюнул он через плечо. – Порвал бы себе всё лицо в таком положении, – пару лет назад один решил вот так же покончить с собой: прислонил к подбородку, нажал на спусковой крючок – и ещё несколько минут собирал разлетевшуюся по камням челюсть вперемешку с зубами. Не туда прицелился.

– Виноват, майор… – часовой надрывно выдохнул и не смог договорить.

– Фамилия.

Солдат стыдливо спрятал лицо в ладонях и несколько раз мотнул головой.

– Из Минска на неделе прибыл? – Антон знал имена всех в своей роте. Ему было всё равно, кто есть кто и кого какая постигнет судьба. Но в армии учили выполнять свою работу качественно.

– Микита Лаптёнок, майор, – часовой не поворачивался. То ли ему было страшно смотреть на командира, то ли стыдно показывать заплаканное лицо, то ли всё сразу.

– Слушай сюда, Лаптёнок, – Антон сел на камень рядом и за подбородок развернул Микиту к себе. Его шепчущий покорёженный голос казался ещё тише в тесной тюрьме из гор. Тем лучше – любой шум афганской ночью мог стать последним. – Дождись первого боя. Захочешь стреляться – стреляйся там. А сейчас ты за всех отвечаешь. Убиться здесь – то же самое, что уснуть.

Микита почесал голову и скривил губу, сдерживая новые слёзы. Антон коснулся взглядом коротко стриженных волос Лаптёнка: видимо, о вшах его тоже не сразу предупредили.

– Я домой хочу. Биджо предложил палец отстрелить, чтобы домой отправили.

– Здесь все домой хотят, – Антон нахмурился. – А как дома окажутся, всё отдадут, чтобы оттуда уйти. Когда спал в последний раз?

– Два дня назад, – Микита устало хватался за остывший воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. – Не мог уснуть. Жарко.

– Скоро привыкнешь, – Антон завернул рукав на здоровой руке. В темноте получилось разглядеть разодранные белые шрамы от ногтей. – Потом придётся самому себя царапать, чтобы не спать. Все привыкают. И к жаре, и ко вшам, и к болезням.

– И к тому, что убивают?

К этому в первую очередь. И к тому, что ты; и к тому, что тебя.

Антон не ответил.

– Я дома часто дрался. Думал, что на войне тоже драться буду, защищать.

– Что защищать?

– Дом.

– Чей? – короткая приподнявшая шрамы усмешка. – То, что здесь происходит, ещё ни одного человека не сделало лучше. Надо терпеть и слушаться, – в детстве он думал, что его дед-Вова должен быть благодарен войне: такой он стал мужественный и храбрый, столько историй о благородстве своих друзей знал, что ни один фильм не захватывал так же сильно, как эти усталые рассказы.

Потом Антон понял, что, наверное, дед-Вова всегда был храбрым. А после войны он просыпался по ночам, чтобы выпить стакан самогонки и снова лечь спать. После войны он иногда подолгу смотрел на свою искалеченную руку, а потом смахивал с рябых щёк слёзы и просил Антона пришить пуговицу.

После войны он научился быть сердитым.

– Я боюсь.

– Разучишься, – Антон пожал плечами. – У меня остался чай. Зайди, выпей и ложись спать.

– Майор Клочков, у меня дежурство.

Антон раздражённо вздохнул. Не хватало ему ещё после такого дежурства отправлять ребят отскребать мозги от камня.