Виктор Улин - НАИРИ

– Это радует. Мы можем смело лететь вперед.

– Сейчас полетим. Только на всякий случай разбежимся.

Женщина что-то ответила, но я не разобрал слов.

Двигатели взревели – оба сразу, не спеша набирая обороты.

Несмотря на запас мощности, несомненно имеющийся у « P & W », казанский пилот чурался ненужной лихости, не пошел взлетать, увеличивая тягу на ходу.

Салон затрясся, задребезжал и зазвенел.

Этот момент обычные пассажиры хотели пережить как можно быстрее. А я наслаждался им, словно хорошим коньяком, всем телом ощущал могучую дрожь, пронизывающую насквозь и выводящую в иное измерение.

Двигатели « Боинга » были великолепны.

Давно стало стандартом выражение « гром турбин », но природный гром отличался преходящестью, быстро нарастал и тут же затихал. А рев моторов Пратта и Уитни напоминал шум несуществующего в природе водопада из стали – чудовищного, равномерного и непреклонного.

Я представлял, что сейчас происходит.

Прижав педали тормоза, пилот двигал сектор газа, увеличивая подачу топлива в форсунки. Керосин превращался в огонь, газ бил из сопла и крутил турбину. На ее валу был закреплен компрессор, нагнетающий воздух в камеры сгорания. И чем сильнее он нагнетал, тем быстрее сгорало топливо, тем стремительнее вращалась турбина – процесс нарастал лавинообразно, тахометры на приборных досках показывали несколько десятков тысяч оборотов в минуту. Внутри двигателя бушевал огонь, а снаружи все было спокойно, только вентилятор второго контура – почти сплошной в неподвижном состоянии – мелькал лопастями так, что мотогондола стала прозрачной напросвет.

Хотя напросвет ее сейчас никто не видел.

Вставшего спереди засосало бы внутрь, размололо и выбросило назад.

А сзади не мог стоять никто.

Там рвалось черное зарево гари, гремела грозная ярость разгона.

Я зачем-то оглянулся.

Бывшая учительница мелко крестилась.

Отчаянно ахнув всем корпусом, самолет снялся с места.

Не побежал – скользнул вперед, словно камень, пущенный по льду. На самом деле, старый планер еще мог и любил летать.

Меня вдавило в кресло, инерция была не тяжелой, а какой-то обещающей.

Я смотрел в иллюминатор.

Там появлялись и тут же исчезали бело-красные аэродромные строения.

Соседка смотрела вперед и профилем напоминала ростральную фигуру, хотя не была на нее похожа.

Секунды разбега летели со скоростью света, крыло дрожало, с него смыло воду, оно набирало силу и самолет с каждым мгновением становился легче.

И вдруг вокруг меня вспыхнула вибрация.

Не вспыхнула – взорвалась чудовищно, пронизала каждый сантиметр. Салон перестал существовать, наш ряд был готов оторваться от пола и, пробив обшивку, улететь за пределы стратосферы.

У меня на мгновение помутилось в глазах – и тут же тряска стихла, словно ее выключили.

Отделившись от полосы, « Боинг » быстро пошел вверх.

– Что… это было?

Женщина повернулась ко мне.

Голоса я не слышал, лишь прочитал слова по шевелению губ.

– Старый самолет! – крикнул я.

– Что?..

Она, конечно, тоже меня не поняла.

Я склонился, словно для поцелуя, и, касаясь чистых волос, сказал ей в ухо:

– У нас очень старый самолет. Грохочет, скрипит и трещит. Но летает.

Отчетливо хлопнули створки убранного шасси; американские двигатели на взлетном режиме работали тише российских.

Закрылок начал втягиваться в свою пазуху, самолет просел – совсем чуть-чуть, не снижая траекторию подъема.

Даже достигнув Мафусаиловой старости, « Боинг » летал прекрасно.

В конце девяностых – в начале автоэйфории минувшего века – у меня был голубой автомобиль « БМВ » семьдесят второго года выпуска. Купленный за бесценок и утроивший стоимость ремонтами, он напоминал гроб, выкопанный из старой могилы. На светофорах, окруженный новенькими « девяносто девятыми жигулями », я смотрел только вперед, томимый презрительными взглядами. Но едва загорался зеленый, как взгляды ощущались лишь спиной: шестицилиндровый двухсотсильный двигатель уносил меня легко, как ржавую пушинку.

Сейчас происходило нечто сходное.

По существу гроб повапленный, « Боинг » оставался « Боингом ».

Толстый, неуклюжий, скрипящий, он за секунды оставил внизу убогие коробки аэропорта, легко пробил облака и выскользнул на простор.

Облачность оказалась не толстой и даже не слишком обширной. За иллюминатором, быстро уменьшаясь, проплыли желтоватые и зеленые поля, разделенные сумрачными перелесками, блеснули крыши дачных поселков и каких-то деревень, кривой саблей просияла мутная река, россыпью хлама показался наш город. Над северной частью висело плотное облако дыма от нефтехимзаводов – вытягивалось полосой, рассеивалось и ширилось, покрывая окрестности смогом.