Виктор Улин - НАИРИ

– А теперь поезжай, не томись понапрасну. Помахать тебе я все равно не смогу.

Я смотрел поверх ее рыжей головы.

За стеклянной стеной аэровокзала висела сетка серого дождя.

– Ты еще успеешь не до конца проснуться, дома ляжешь и уснешь. Проспишь до обеда, сегодня воскресенье, все уехали в сады, не будет ни собак, ни детей, ни рэпа. Ты взяла куртку?

– Взяла палантин. Не в « О’Кей » же собрались.

– И оставила в машине.

– Ну да. Бросила назад. Когда приехали, здесь дождя еще не было. Не хотелось тащить.

– Зато сейчас есть. А я за тобой не проследил. Детский сад, старшая группа…

Не говоря ни слова, жена одарила меня ласковым взглядом.

– Беги скорее, пока не припустил сильнее.

– Да, уже бегу. Сейчас поеду. Только заведу машину.

Брелок « Шер-Хана » качался на ее тонком пальце.

– Вот.

Жена нажала кнопку, через несколько секунд раздался тройной писк.

– Все, как ты велишь. Чтобы не ехать с места на холодном двигателе. Хотя сейчас он не успел остыть.

– Молодец.

– Доеду за три секунды и сразу лягу спать. Даже чай пить не стану, только сотру глаза.

– Не гони, как сумасшедшая.

– Не буду. На самом деле я еще сплю, с утра так и не проснулась.

Зеленая модель биплана « По-2 », криво подвешенная у потолка в память о том, что местный аэропорт начинался с такого самолета, уже отчаялась куда-то лететь.

Но меня ждали иные места, высокие небеса и другая погода.

– Дорога мокрая, в зеркала ничего не видно. Как сядешь, сразу включи обогрев. У выезда на трассу стой, пока не откроется окно.

Я давал указания, прекрасно зная, что без меня она погонит, как бешеная, двумя руками держась за руль и не оглядываясь по сторонам.

– Буду стоять хоть целый час. И поеду по среднему ряду.

– И не забудь, за кафе « Отдых » поставили камеры. Там « восемьдесят », притормози заранее.

– Приторможу, приторможу.

Я опять обнял жену.

Плохо кормленная в детстве родителями, ростом она не вышла. Но черные туфли на шпильках слегка компенсировали нашу разницу.

– Ну ладно, все, поезжай.

– Поеду.

Она еще раз прижалась ко мне.

– Пока!

– Пока, – ответил я, еще раз ее отпуская.

Жена процокала к выходу, прекрасная даже в джинсах, надетых по утренней прохладе. Во всем холле не нашлось бы другой женщины, способной сравниться с нею.

Меня кто-то толкнул. Кругом все спешили, пора было двигаться и мне.

Посмотрев вслед жене, я взялся за ручку своего серого чемодана.

Он казался неподъемным.

Я вполголоса выругался: пограничный пункт находился на втором этаже, эскалаторов здесь не имелось, туда вела обычная лестница, причем довольно крутая.

« Боинг-737 » авиакомпании « Татарстан » – белый, расцвеченный красной и зеленой полосами, бегущими с киля на фюзеляж – вероятно, был выпущен в тысяча семьсот тридцать седьмом году.

Слой свежей краски не мог скрыть бесчисленных неровностей обшивки, металл которой устал до изнеможения. Планер был измучен тряской турбулентности, ударами водяных струй и облачных клочьев, шквальной вибрацией на взлетах и толчками при посадке, к тому же разъеден антиобледенителем, протекшим во все стыки. Старомодно круглое сечение мотогондол, в которых виднелись вентиляторы новых двигателей « Пратт энд Уитни », говорило, что этот самолет лишь лет на десять моложе меня.

Тоже далеко не молодого: середина пятого десятка не являлась возрастом радости, хотя я его еще не ощущал.

Самолет напоминал Ноев ковчег; ему давно настала пора укорениться, но кто-то столкнул со счастливой горы Арарат и снова заставил летать. И сейчас этот дряхлый « Боинг » замер на стоянке в ожидании новых пар земных тварей, а вместо корней к нему тянулся черный кабель аэродромного источника питания.

Трапов стояло сразу два; центровка американского лайнера – не переделанного бомбардировщика, подобно нашим « Ту », а спроектированного для людей – позволяла принимать всех одновременно.

Чистых в передний салон бизнес-класса, нечистых в задний « эконом ».

При тянущейся с детства любви к авиации, при умении наслаждаться всеми фазами полета, при ошеломительной радости, всегда охватывающей меня в воздухе, я ни разу в жизни не летал первым классом. Никогда не чувствовал себя белым человеком: не имел возможности расправить свои сто восемьдесят семь сантиметров и не страдать от соседства какого-нибудь жирного мужика, не мывшегося с сотворения мира, а потом выпить чего-нибудь легкого – вина или хорошей водки, что на эшелоне « десять тысяч » доставило бы особое удовольствие – и посетить уютный туалет, где из мусорного ведра не сыплются через край использованные гигиенические прокладки.