Сергей Бусахин - В плену иллюзий

– Как хорошо, что вы такой настырный и до сих пор здесь околачиваетесь. Вам повезло: у нас создаётся новая лаборатория и нужен лаборант. Вы чертить умеете?

– Конечно, умею! – ещё не веря своим ушам, восклицаю я. – У меня всегда по черчению одни пятёрки были.

– Вот и замечательно, – сказала радостная девушка-ангел, – поднимитесь на верхний этаж к профессору Александрову, и, если он согласится на вашу странную кандидатуру, тогда заходите к нам, и мы вас оформим.

За год, пока я чертил загадочные графики у профессора Александрова, я сдал экзамены во ВЗИПП, на рыбохозяйственный факультет, и стал студентом первого курса отделения «Ихтиология и рыбоводство», а вскоре мне опять повезло: по счастливому стечению ряда обстоятельств приказала долго жить таинственная лаборатория профессора Александрова, и меня, к моей неописуемой радости, перевели в лабораторию, которая принимала непосредственное участие в экспедициях, а ещё через год я уже отправился в свой первый полугодовой рейс в Индийский океан…

– Сергей, а что вы здесь сидите один, – отвлекает меня от моих воспоминаний внезапно появившийся Серафим Всеволодович, – идёмте на воздух – такая красота кругом.

Ему, видимо, нечем было заняться, и он ухватился за меня, как за спасательный круг, тем более я был неопытным новобранцем в этом деле, и он посчитал своим долгом просветить меня. В первую очередь мы отправились на нос судна, где, показывая на волны, неугомонный Серафим Всеволодович объяснил, как определяется их высота.

– Видите, Сергей, кое-где на небольших волнах образуются так называемые барашки в виде пены – это говорит о том, что сейчас на море всего три балла, а если бы везде наблюдались барашки – то четыре балла… ну и так далее.

– А, например, девять баллов как выглядит на самом деле? – хватил я сразу максимальную величину. – Это как у Айвазовского в картине «Девятый вал»?

– Похоже, но там, увлёкшись живописью, он много чего приукрасил – художник как-никак. Я когда находился в «ревущих сороковых», то понял всю свою ничтожность перед этой стихией: высота волн была настолько велика, что закрывали небо. Соседние суда можно было видеть, только когда мы поднимались на гребень волны, да и то с трудом: из-за постоянной водяной пыли кругом; всё пенилось и бурлило. Волна с рёвом заливала носовую палубу судна и била в капитанскую рубку… Вон, смотри! – прервал он свой трагедийный монолог. – Летучие рыбы!

Действительно – из-под носа судна то и дело выпархивали группы сверкающих на солнце рыб и, расправив свои длинные и широкие плавники красного цвета, несколько секунд парили над волнами, а затем исчезали в морской пучине, чтобы через какое-то время появиться вновь.

– Это они пугаются тени нашего судна и пытаются таким образом скрыться от него, – весело сообщает Серафим Всеволодович.

Вволю налюбовавшись этим увлекательным зрелищем, он повёл меня в свою лабораторию, в которой показал и объяснил работу каждого прибора: для определения солёности, температуры, цветности и прозрачности воды и многие другие устройства, назначение которых я так и не понял. Всё это он проделывал с таким восторгом и наслаждением, словно и сам их освоил недавно и не успел к ним привыкнуть, а работа с ними – не превратилась в обыденность и рутину. Грушин являл собой тот тип настоящего учёного, для которого, кроме науки, в этой жизни больше ничего не существовало. Даже глядя на его внешность, можно было сразу определить, что этот человек занимается наукой. Он сразу же напомнил мне учёного-натуралиста Паганеля из романа Жюля Верна «Дети капитана Гранта», которым я зачитывался в детстве, мечтая о путешествиях и приключениях. Кроме всего прочего, Серафим Всеволодович оказался настоящим полиглотом, зная в совершенстве более десяти иностранных языков.

– Был я как-то в восточных областях нашей страны, так там мне пришлось объясняться на узбекском, таджикском, киргизском и казахском языках, – сказал он мне как бы между прочим, – ну а уж на европейских языках – это само собой. Недавно освоил греческий и даже старославянский.

– Как же вы их учите? – удивился я. – Наверное, знаете какую-то тайную методику. Я вот до сих пор английский как следует не могу выучить.

– Да что вы, Сергей! Никакой методики! Просто беру словарь и заучиваю слова, а затем слушаю, как говорят на этом языке, – вот и вся моя методика.

Вечером усилился ветер и качать судно стало значительно сильнее, а вот Эльзе Ивановне до того полегчало, что она уже могла сидеть какое-то время и смотреть в иллюминатор на небо, усеянное звёздами, только созвездие Южный Крест она не видела, ибо располагался он в небе прямо по курсу нашего судна, которое, разбивая носом волну, стремительно двигалось в сторону мыса Гварда-фуй. Я наклонился над чёрной водой и увидел, как под форштевнем в пене мерцали маленькие звёздочки – светящиеся микроорганизмы, и ещё долго не мог оторваться от этого завораживающего зрелища.