Милорад Кесаревич - Клуб 28, или Ненадежные рассказчики

Ее серые глаза налились металлической твердостью, как волны северных морей в бурю.

– Когда первый альбом вышел, ты не боялась, не испугалась того, что последует после?

Она запрокинула голову и ладонью отбросила волосы со лба, как делает всякий раз, когда хочет сказать что-то важное: этот жест я запомнил еще на концерте.

– Нет, я была счастлива. Знаешь это чувство, когда отправляешь кому-то признание в любви – и ждешь, что же он ответит? Все мои песни – послание любви. Первый альбом – итог трехлетних блужданий и поисков, которые мне удалось выместить вовне, как образы, которые художник наносит на полотно. Альбом – это моя палитра эмоций и эпох: и 80-е, и 70-е, и техноноль 90-х, и евродэнс… Музыка течет сквозь время и цвета, это лоскутное одеяло, где нет единства, нет общей схемы. Только одно обстоятельство объединяет все песни – я. В первый альбом вошли 12 песен, каждая из которых имеет свою душу, свой выразительный, отличительный голос. Но вот композицию «A ta merci» я не собиралась включать в пластинку, а затем не сдержалась и записала, лежа на полу в студии: немного дергано, с запинками. Некоторые песни должны звучать сыро, с ошибками, недостатками, но в этом несовершенстве и прячется искренность.

Я улыбнулся и вспомнил кусок из интервью Шарлотты Генсбур, где она жаловалась: «Я никогда толком себе не нравилась – ни как актриса, ни как певица. Но с самого детства – с того момента, как начала работать с отцом, – я понимала, что если у тебя нет сильного голоса, это не беда. Сбивчивое дыхание, иногда фальшиво спетые ноты – эти мелочи позволяют звучать живо, по-настоящему. В конце концов я поняла, что ошибки люблю гораздо больше, чем хорошо

сделанные, безупречные вещи».

– И что, когда выходишь на сцену – тоже ничего не боишься?

– Любое выступление – всегда битва, но, чтобы заниматься творчеством, нужно поставить на кон все. Рисковать надо, без риска ничего не будет, и я все делаю на 200 %.

– А ты переслушиваешь свой первый альбом? Нет ощущения, что сейчас ты бы записала иначе, подобрала другие аранжировки, или написала другой текст?

– Ты прав, да: я больше не могу слушать песни с моего первого альбома, но могу их петь. Когда поешь песню первый раз, она еще не приручена, она как дикий ездовой конь. А уже потом песню загонят в стойло вместе с другими записями, и они станут податливыми.

Но свой первый альбом я переросла и хочу развиваться. Я прекрасно понимаю художников, которые добились первого успеха, а затем публика не желает принимать их новые произведения, требуя вновь и вновь повторять старые приемы, выйти «на бис». Но если эксплуатировать одну и ту же тему, мысль – это означает впасть в застой. Я не могу и не желаю так существовать. Я не ищу успеха, но хочу оставаться творчески свободной. Разнообразие всегда благородно, потому что оно требует смелости.

– Ты поешь по-французски. Никогда не хотела записать альбом на английском?

– Когда я только начала петь, то действительно примерялась к английскому – из-за страха. Кто я такая, чтобы петь на французском?

Вспомни, кто пел на французском до меня! Жак Брель, Эдит Пиаф, Даниэль Балавуан, Мирей Матье, Мишель Сарду… Великие поэты, великие музыканты. Но интернет открыл мне и другой мир, так называемую «новую французскую волну» двухтысячных. Эти музыканты ни на что не претендовали, не замахивались на топы чартов, но пели свободно, незакомплексованно, бесстрашно: они не делили песни на плохие и хорошие, великие или сиюминутные – они просто играли музыку. И мое отношение изменилось: я обожаю петь для людей, не знающих французского: я чувствую, что они понимают меня, даже если не говорят на моем языке. Я пою по-французски, и люди получают эмоции. Ты и сам знаешь: я очень выразительная женщина, тут она взялась за борта пальто и развела их по вороту, – поэтому умею дарить публике эмоции без слов, и тогда слова не важны. Я рассказываю истории своим телом, своими глазами. Особенно глазами, она подмигнула и сощурилась игриво. – Теперь я безумно счастлива, что могу петь на родном языке – и благодаря этому путешествовать. И чертовски горда представлять Францию со своей музыкой.

– Наша остановка. Выходим, – я потянул ее за руку к выходу. Поезд прибыл на «Семеновскую». Мы бочком подошли к эскалатору и встали сбоку. Флора огляделась по сторонам и сказала:

– У вас невероятно красивое метро. Может, не здесь, но в центре – так точно!

– Тут ты права. Сколько метрополитенов ни посетил – в Пекине, в Берлине, в Стокгольме – ничто с Москвой не сравнится. Хотя в Стокгольме, например, тоже есть чертовски красивые локации: T-centralen, которая выглядит как пещера, украшенная синими рисунками, или галерея под землей Radhuset: с потолка свисают ботинки, из стен выпирают дрова и палки, или Tensta со скульптурами и стихами на стенах.