Виктор Вассбар - Перламутровая жизнь

– Бог-то при чём здесь, Марфа? На село наше смотреть уже тошно! И не Бог в этом виновен, а она, проклятая, водка, будь она неладна!

Судачат женщины таёжного сибирского села о жизни своей монотонной, а если новость то она обмозговывается, обсасывается, толкуется и перевирается несколько дней. Вот и сегодня появилась новость, всем новостям новость, в которой главная роль отведена…

– Что за напасть такая на нашу голову, волки, будь они неладны, стаями нападают, житья от них никакого нет.

– Правду говоришь, Серафима, скот режут, а всё потому, что напасть эта, говорят, из Вологодской и Астраханской губерний.

– Это, где ж такие губернии, Валентина?

– Ясно где, соседушка моя дорогая Марфа, душа твоя добрая, в России. Оттуда в Сибирь прут, прям, стаями огромными.

– А что удивляться! Оттуда сейчас не только волки, переселенцы и беглецы всякие за лучшей долей так и тянутся, так и тянутся, и конца им и края нет, – недовольно проворчала Серафима. – Землю получают, потом её пропивают и в разбой по лесам разбредаются. Вот от кого житья нет, хуже волков те разбойные люди. Никого не жалеют, мало того что грабят, так жгут и убивают, детей малых не жалеют, супостаты окаянные. Тфу, на них!

– Оно и понятно, что им там… в России-то? В Сибири воля и простор. Ни тебе помещиков кровопийцев, ни власти рядом, писарь, вот и вся власть, проговорила Марфа.

– Это, конечно, так. У нас помещиков нет, и землицы всем хватает. Работай, не ленись, в достатке жить будешь, – подтвердила Серафима слова Марфы.

– Будешь тут… жить в достатке, как бы ни так, – скривилась Валентина. – У тебя, Серафима, муж как муж, всё в дом, а мой, Ирод проклятый, из дома.

– Что-то я давно не видела его. Не заболел ли? – участливо спросила подругу Марфа – соседка по правому подворью.

– Заболеет, как бы ни так… тфу, – сплюнула, – на него пьяницу проклятого. Поехал с кумом в Бийск на базар, расторговался хорошо, аж на три рубля, да из дому прихватил на товар разный три рубля, и что… ни денег, ни товара. Явился, как вор, крадучись, ночью, волк его загрызи. Я глядь на него, волосы дыбом. Морда лысая, бороду как корова языком слизнула.

– Да ты что? – всплеснули руками женщины.

– Это, как без бороды? Спалил, али как? – от удивления вздёрнув плечи и брови, спросила Валентину Серафима.

– Чёрта-с два он её спалит, пропил, поскудник.

– Бороду… пропил… Это как же? – удивились женщины.

– А вот так вот, дорогие мои соседушки. Шесть рублей с кумом пропил, а потом вместе с ним бороды-то по рублю с полтиной продали. Вот и сидит сейчас, хвост прижал и носу не кажет на улицу. Срамно ему, видите ли, а когда бороду пропивал, то в радости был, что б он сгорел от этой водки проклятой, Ирод окаянный!

– Это как же он до дому-то ночью добрался? – всплеснула руками Марфа. – Волки лютуют, особенно по ночам.

– А что ему сделается. Им пьяницам и море по колено, а волки так букашки-таракашки для них. Они, верно, от одного перегару за сто вёрст пьяниц оббегают.

– Не скажи, Валентина, им… волкам-то что перегар, что сама водка, за милу душу порежут и сгложут до костей, – не поняв подтекста слов подруги, проговорила Марфа. – Волки в стайки (сарай) забираются, скот режут, а человек для них что ягнёнок. У меня, слава Богу, пока вся скотина жива, а у свояченицы, что дом на околице, трёх овец уже порезали, а у Олега Ефремовича Селиверстова, у которого дом рядом, две коровы. У Софрона Яковлевича Безбородько, что дом на взгорке у тайги стоит, лошадь сгрызли. Слышали, что в подворье их творится, – волки, значит, хозяйничают, а, поди, выйти, тебя же ещё в придачу к скоту и порежут. Сказывали, что всю ночь и просидели, тряслись от страха, а утром вышли, матерь Божья, – прилепив к щеке руку, – побоище Мамаево, прям. Кровь, куски шкуры, волосья по всему двору, страх Божий, – ужасалась всем видом Марфа.

– Верно говоришь, Марфа. Фёдор Матвеевич, охотник наш намедни из волости возвращался, так сказывал, что сам видел стаю в полсотни зверей. Еле, говорил, убёг, а всё спасибо лошади его, а так бы как с парнем, что на «беседки» к любушке своей милой пошёл, – выйдя из дома, что стоит напротив беседующих женщин и, услышав разговор о волках, вступила в общую беседу Пелагея.

– О ком это ты, соседушка? – ласково проговорила Серафима.

– Слышала вчера от мужа своего, дорогие подруженьки, волки парнишку сгрызли.

– Какого это парнишку? Какие такие ужасы говоришь, Пелагея? – проговорила Валентина. – Что-то не слышала о том.