Александр Сороковик - Гроза. Рассказы о любви

– Это триптих «Жизнь». Сначала он хотел назвать его «Времена года», но потом передумал. Павлик написал его через пять лет после нашей свадьбы… Мы с ним были очень счастливы тогда, – подтвердила она моё предположение. – Он никогда не выставлял эти картины, это был наш секрет, их видели только несколько близких друзей.

На первом полотне художник изобразил девочку лет семи-восьми в лёгоньком платьице, с растрёпанной причёской, весело хохочущую. Она бежала среди цветущих деревьев, в вихре белых лепестков, облитая утренним солнцем. Её руки, вскинутые над головой, были обсыпаны этими лепестками, словно волшебным, не тающим, ласковым и тёплым снегом.

На втором полотне сад очень походил на тот, из первой картины, только деревья сменили ослепительно-белый наряд на изумрудно-зелёный. Лепестки ушли, но плоды ещё только завязались – это было начало лета, его буйная молодость, прекрасная, безудержная, сильная. Над садом аквамариновой чашей опрокинулось невозможно глубокое небо с тянущимися через него полосами облаков. А по тропинке между деревьями то ли шла, то ли летела девушка – юная, воздушная, невыразимо прекрасная.

Её улыбка уже не была такой беззаботной, как у девочки на первой картине, одной рукой, поднятой над головой, она словно тянулась в небо, но другая, сжимавшая букетик полевых цветов, уже обращалась вниз, к земле.

Перед третьим полотном я остановился надолго. Если девочка с первого холста символизировала весну, девушка олицетворяла самое начало лета, то теперь наступало время осени? Но нет, листья на деревьях стали просто более насыщенными, яркими, и на их фоне ослепительно алели сочные вишнёвые капли.

Это ведь разгар лета, зрелая красота природы, дарящей людям свои плоды. И под стать ей – женщина. Ей где-то тридцать-тридцать пять, её красота не девическая, слегка ещё угловатая, а мягкая, округлая, зрелая. На картине она была одна, но чувствовалась – в линиях фигуры, налитой груди, мягких, но сильных руках – красота матери, хранительницы очага, любимой и любящей жены.

При всём очаровании предыдущих полотен, детства и юности их героинь, женщина с третьего холста олицетворяла не просто жизнь, а всю её полноту, продолжение рода – то, ради чего живут люди на этой земле…

Вера Аполлинарьевна наблюдала за мной с едва заметной улыбкой на губах, но улыбка эта относилась не ко мне, а к воспоминаниям о счастливом времени, которое прошло и уже никогда не вернётся.

– Простите, ради Бога, – я откашлялся, – вы продаёте эти картины?

– Как вам сказать, – задумчиво ответила женщина, – раньше я не думала об этом, не хотела расставаться с ними, но пришло, наверное, время. Мне осталось недолго, и я не хочу, чтобы после моей смерти они попали к чужим, холодным людям. После того, как умер Боренька, у нас больше не было детей, а друзья все ушли вслед за Павликом. Пусть лучше его картины живут у вас…

Она назвала какую-то смехотворную сумму, а я спросил, когда их можно будет забрать. Она пожала плечами:

– Забирайте хоть сейчас. Я помню их сердцем, мне не нужно видеть оригиналы.

Я попросил её подождать буквально полчаса, чтобы найти ближайший банкомат и снять деньги. Она согласилась: «Да, я как раз успею с ними попрощаться!»

Вскоре я уже упаковал прекрасные полотна, хотел вручить Вере Аполлинарьевне гораздо больше денег, чтобы хоть как-то приблизиться к реальной стоимости картин. Но она покачала головой, и отодвинула от себя лишние банкноты:

– Не надо, Костя, мне столько не понадобится.

– Но я не могу, ведь они стоят дороже, гораздо дороже, а деньги эти у меня далеко не последние.

– Нет-нет, не стоит…

– А давайте так сделаем, – осенила меня мысль, – я оставлю вам свой телефон, и если вы передумаете, или просто понадобятся деньги, вы мне позвоните!

На этом мы и расстались. Последующие дни я любовался своим приобретением, вспоминал удивительную встречу, но постепенно мною стали овладевать иные мысли. Было совершенно ясно, что художник изобразил на этих полотнах свою жену, только осталось непонятным, была она такой в жизни, или только в его воображении.

Но почему он хотел назвать свой триптих «Времена года»? Ведь мало того, что здесь собственно два сезона – весна и лето, его разные периоды. Даже сюжет с женщиной на третьем полотне показывал в лучшем случае июль. Почему отсутствуют осень и зима? Мне очень хотелось прийти к Вере Аполлинарьевне и спросить её об этом, но что-то меня останавливало: свой телефон она мне не оставила, а приезжать без звонка я считал неприличным.