Олег Красин: Отель Калифорния. Сборник новелл и рассказов

Эта изумительная краткость, сжатость жизни, заставляла, судя по рассказу Анжелы, жить их на полную катушку, ни в чем себе не отказывать. «Девица ударилась в философию», – привычная ирония вернулась ко мне.

Главный герой ее рассказа – мальчик, еще не перешедший в юношеский возраст по имени Ланц. Он был некрасивым и тихим, на него никто не обращал внимания. Братья его, успешные и ловкие охотники, умело ходили за соболями, что позволило им собрать нужное количество шкур в уплату за невест и удачно жениться. Одному только Ланцу не везло и не везло. И вот, когда он забрел как-то в гущу леса, ему явилось видение, в котором старуха-прорицательница дала совет подняться на одну из сопок, найти там хижину и войти внутрь.

«Там будет тебя ждать горная женщина», – раскуривая трубку и громко покашливая, сообщила старуха.

«Она медведица?» – несмело поинтересовался Ланц, поскольку по преданиям айнов горными людьми назывались медведи.

«Ты сам все увидишь», – таинственно заметила старуха и исчезла.

Ланц отправился на вершину ближней сопки и, действительно, обнаружил одинокую хижину. Когда он открыл дверь, то увидел сидящую к нему спиной медведицу. Почувствовав человека, та заворчала, начала поворачиваться и только в этот момент со спины ее слетела медвежья шерсть, а длинная морда с оскаленной пастью на его глазах превратилась в девичье лицо. Когда же она полностью к нему повернулась, то он увидел, что перед ним сидит миловидная девушка.

«Меня зовут Азук, – назвалась она. – Я знаю, что ты Ланц. Иди ко мне нам надо успеть до заката».

Когда Ланц подошел, Азук встала, откуда-то появился медный таз с теплой водой в форме лодки, она сняла с него одежды, принялась осторожно обмывать. С каждым взмахом ее руки Ланц становился все старше—делался сначала юношей, потом парнем. А когда она стала расчесывать его голову костяным гребнем, то у него начали быстрее росли волосы, покрывая густой шапкой голову. Так он становился мужчиной.

«Теперь идем на нары», – потянула его Азук на приготовленную заранее кровать из еловых веток. И там они лежали и любили друг друга до самой смерти.

Анжела закончила рассказ, обвела слушателей долгим взглядом, который из-за очков, наверное, некоторым показался строгим взглядом учительницы, проверявшей домашнее задание у первоклашек.

«И в чем мораль? – подумал я усмехаясь. Надо трахаться как кролики пока живешь? Так что ли? Жизнь слишком коротка, чтобы о чем-то переживать и чего-то добиваться. Лежи в постели с женщиной и будешь счастлив».

– Благодарим Анжелу за прекрасный рассказ, – тем временем произнесла модератор конференции. – Надеюсь, что вопросов не возникло, все и так понятно.

– Они умерли прямо в постели? – громко уточняю я, привлекая к себе внимание.

Анжела отыскивает меня взглядом, не подавая виду, что мы знакомы.

– Да, – отрезает она, – умерли, чтобы родиться снова.

– Мне помнится, – я не унимаюсь, – люди-однодневки жили возле Южного Буга. Как они попали на Сахалин? Рейсом Аэрофлота?

Анжела, хотя и должна злится на мои провокационные вопросы, но не подает виду. Ее лицо холодно, равнодушно, и тем не менее на нем заметен оттенок презрения.

– У людей подобных вам, – парирует она, – отсутствует фантазия, хотя и считаете себя писателем. Вам непонятны эмоции, для вас важны только фейковые новости.

В зале раздается легкий шум, удовлетворенные возгласы, вероятно местная творческая элита посчитала, что Анжела ловко отбрила этого писаку, неизвестно зачем зарулившего к ним на остров.

– У вас еще есть вопросы? – спрашивает меня модератор.

Я отрицательно качаю головой. Какие к черту вопросы, если Анжела повернута на сексе и вся ее философия крутится вокруг мужских и женских гениталий. «Тут все что ли такие?» – возникает у меня нетривиальный вопрос. Может природа Сахалина так воздействует на людей? Не зря же Чехов писал, что на острове, рожают даже старухи и бесплодные женщины, которые не надеялись иметь детей в России.

Тем временем Анжела идет прямо ко мне, садится рядом на свободный стул. Как ни в чем не бывало она улыбается, хотя заданные мной вопросы должны были ее взбесить. Они простительны для любого постороннего человека, какого-нибудь московского литературного сноба, но не от любовника, который провел с ней ночь. Я сам чувствовал странность своего поступка. Что это было? Раздражение от ее манеры говорить, одеваться под учительницу или, на самом деле, недовольство рассказом, содержащим, на мой взгляд, примитивную философию?