Александр Горохов - Сочинения в трех книгах. Книга первая. Повести

Подойдя к двери квартиры, Филя неожиданно для себя заявил:

– А почему бы и нет? Не душу же дьяволу продаю! Хорошая девка. Симпатичная. Не я, так какой-нибудь козел подцепит ее, женится и получит пол-института в приданое.

Все сотрудники знали, что замдиректора Василий Николаевич Колтырин в начале приватизации предложил уже совсем престарелому генеральному директору, доктору наук, лауреату Ленинской премии, поручить именно ему заниматься в институте этими делами. В результате, когда старик, видимо, по наущению своих зятьев, опомнился, у него оказалось всего пятнадцать процентов акций, а у Василия Николаевича – тридцать шесть.

Вместе с несколькими своими закадычными друзьями и приятелями-завлабами, Колтырин контролировал пятьдесят пять процентов акций института и опытного завода.

Директору как умному человеку оставалось только или уйти, или смириться, что он и сделал. Тем более что Василий Николаевич на собрании акционеров долго упрашивал его остаться и возглавить обновленный институт. Называл себя его преданным учеником, последователем и уверял всех, что если тот уйдет, то институт рухнет. И лауреат согласился в надежде на то, что, будучи директором, вернет себе упущенное.

Однако на собрании совета директоров, глядя лауреату в глаза и невинно моргая, Колтырин предложил не переутомлять и не загружать великого ученого каждодневной рутиной, а дать возможность направить все свои гениальные помыслы на разработку новых перспективных направлений. Рутину же, покорно склонив голову, предложил взвалить на свои плечи.

В результате, после утверждения советом, в ближайшие пять лет Колтырин получил возможность фактически безраздельно руководить финансами, всей движимостью и недвижимостью института, а директор, кроме кабинета и автомобиля – ничего. Правда, раз в год, обычно летом, обласканный руководством прежней страны директор получал возможность ездить с каким-нибудь родственником в командировку за границу на три недели.

Все это Филя знал, все это было мерзко, обо всем этом на лабораторных посиделках было говорено, переговорено и обматерено тысячу раз, и каждый раз, завершая разговоры на эту тему, Филя, в шутку повторяя фразу из газет про честных пионеров, нашедших и вернувших государству клад, говорил:

– На их месте так поступил бы каждый.

Проснувшись утром, клад в виде перспективной, но еще не подозревавшей об этом будущей жены Филя отдавать не захотел. А захотел попасть на их место и поступить так же.

После умывания и чистки зубов Филя глянул в зеркало.

– Ну шо, падла, продал Родину? – спросил из глубин тридцать седьмого года посеревший от табачного дыма широкоскулый, стриженный под полубокс энкавэдэшник.

– Нет, гражданин начальник, я не продавал, – наивно пролепетал Филя, – я в долг дал. Они вернут. Правда, вернут. Они еще и взять не успели.

– Молчать, жидовская морда!

– Почему? – искренне удивился исконно коренной Филимонов.

– Потому что я приказал! – прошипел начальник.

– Я не про молчать, – попробовал выяснить Филя.

– Гыы! – заржал довольный энкавэдэшник. – Чирикает, гнида. Вша лагерная!

Он одернул гимнастерку, расправил складки у ремня и снова посерьезнел:

– Как Родину продавать, все мастера. Все суки. А как ответ держать – так «я не продавал, гражданин начальник», – передразнил Филю слезливым тенорком.

Сотрудник снова выпрямился, одернул гимнастерку, поглядел Филе в глаза и подобрел.

– Нравишься ты мне, парень. И умный, и работящий. Работать и работать бы на благо нашей любимой Родины, а ты… – Он вздохнул и по-старшебратски покачал головой: – А ты связался с дурной компанией, попал под влияние врагов народа и их приспешников. Начал лить воду на мельницу империализма. Скажи спасибо, что мы вовремя возвращаем тебя на путь созидания, добра и мира.

У Филимонова на сердце потеплело.

– Иди, сынок, – стриженный под полубокс по-отечески обнял Филю, прижал к себе, потом оторвал, глянул внимательно в глаза и продолжил: – Обо всем, что за день услышишь или увидишь, будешь докладывать мне лично. А я уж туда, – и он показал пальцем на потолок. – И смотри, чтоб у меня ни-ни.

Филя раскрыл было рот, чтобы сказать, что он не какой-нибудь доносчик, что он такими делами не занимался и не будет заниматься, но из кухни раздался голос матери:

– Саня, я тебе чай налила и две сосиски сварила. Иди завтракать. На работу опоздаешь.

И Филя пошел. Пошел, так и не отказавшись от доносительства.